Застава - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 39

И два баллона с ацетиленом, один из которых был соединен через редуктор каучуковой трубкой с соплом. Сопло было прекрасное – большое, размером с казан, на котором в Азии готовят плов на целую свадьбу. Собственно говоря, именно казаном (точнее, его местным аналогом) сопло и было в девичестве.

– Бред сивой кобылы, – сказал Ашот. – Ударник, мы и впрямь просили тебя что-нибудь придумать. Но что-нибудь реальное!

– Не нравится пепелац, Скрипач? – с иронией спросил Хмель.

– Да, не нравится! – взвился Ашот. – Гравицапы у него нет! Ребята, он не поедет! А если поедет – то взорвется! А если не взорвется, то все равно скорости никакой не даст! Надо было не тратить четыре часа на это рукоделие, а гнать дрезину вперед. Проехали бы… уже километров пятьдесят бы проехали!

– До Иртана двести с лишним километров, – заметил Пагасо. – Если будете очень стараться, то разгоните дрезину километров до двадцати, двадцати пяти. Но десять часов такой темп не удержите.

– А эта бандура до скольких разгонит? – требовательно спросил Ашот. – Тяга большой не будет, и не надейтесь! Чистый ацетилен, без керосина и кислорода, топливо плохое.

– Ты-то откуда знаешь? – удивился я.

– Я Бауманку кончал, – гордо сказал Ашот. – Понятно? Я инженер… по образованию.

– Когда ты ее кончал-то? – насмешливо спросил Хмель. – При Ельцине или про Горбачеве? По специальности хоть день работал? Ты давно не инженер, ты коммерсант.

Ашот побагровел.

– Я не коммерсант! – закричал он. – Я – пограничник! А что фирма на Земле есть… так надо патроны покупать, папе-маме помогать, девушек в ресторан водить!

– Ребята, спокойно! – я поднял руки. – Брейк! Поедет эта фигня или нет, разгонится или встанет – проверим на опыте. Если бы у Теогара еще оставался кислород – поставили бы кислородный баллон, но кислород кончился на сварке. Если бы в Центруме существовал керосин – добавили бы насос с керосином, но керосина тут нет. Обошлись тем, что имеем! Кто боится – может остаться здесь или вернуться домой. Я поеду. Попробую.

Ашот витиевато выругался по-армянски. И совершенно спокойно сказал:

– Ну так бы сразу и сказал. А то развел демократию – «нравится, не нравится…» Не нравится! Но поедем! Мне, может, много чего в жизни не нравится, но альтернативы-то нет…

– Вот этьо правьильно, – одобрила Эйжел. – Всьё равно я не могу качать рычагьи, рука поломана. А у тебя пальчик больит.

Ашот заворчал, но отвечать не стал.

– Пошли? – спросил я. И поправился: – Пошли!

Мы забрались на дрезину – четыре калечных идиота, включая меня – дурака-предводителя, Хмеля – пребывающего в постоянной экзальтации после чудесного исцеления от заикания, Ашота – с его больным пальцем и мрачными предчувствиями как следствием технического образования, и Эйжел – наемницу с «поломанной рукой» и врожденным равнодушием к опасности.

– Если вы взорветесь, то я сделаю вам красивый памятник! – пообещал Теогар. – Люди будут приезжать со всех концов света, чтобы его посмотреть. Только вы постарайтесь взорваться поближе, чтобы я увидел.

– Айда с нами? – предложил я без всякой обиды. Художественные натуры – они все такие, прибабахнутые. И чем талантливее, тем прибабахнутее. Я это по музыке знаю.

– Нет-нет! – Теогар отступил на шаг. – Я буду наблюдать.

Хмель откашлялся и спросил:

– А как у нас организовано зажигание?

– Мануально, – мрачно ответил я. Теперь, когда мы забрались на дрезину, вся затея представлялась мне гораздо менее оптимистично. Два стальных баллона, две каучуковые трубки, два вентиля, чугунный казан – ибо его форма показалась наиболее «красивой» безумному скульптору и старому машинисту. И, в довершение всего, старый мангал, закрепленный над казаном решеткой вперед – Пагасо сказал, что это будет вполне приличный воздухозаборник. В дне мангала прорезали дыру, от которой к мангалу шел такой же нелепый, сваренный на живую нитку воздуховод. Все бы ничего, но вот использованные материалы вызывали слишком много ассоциаций.

И не только у меня.

Ашот вдруг захихикал и сказал:

– Казан вижу, мангал вижу, а где шашлык? Где плов?

– Шашлык и плов будет из нас, если эта хрень рванет, – приободрил его я. – Пагасо, давай!

Машинист уже держал наготове длинный шест, на конце обмотанный промасленной паклей. Он чиркнул спичкой, зажигая факел, и крикнул:

– Пускай газ!

Я осторожно повернул вентиль. Зашипел ацетилен, вытекая в «сопло». Пагасо, зажмурившись, ткнул факелом.

Гулко хлопнуло, потом загудело. Из казана ударил метровый факел огня, почти невидимый в солнечном свете. Газ горел, разбрасывая хлопья жирной черной сажи.

Дрезина, подрагивая, стояла неподвижно.

– Приехали, вылезай, – буркнул Ашот. – Говорил – надо рычаги качать, а не дурью маяться…

– Подтолкнуть надо, – внезапно сказал Хмель. Спрыгнул и, упершись в раму дрезины, с натугой качнул ее вперед. Я хотел было спрыгнуть с другой стороны, но дрезина уже тронулась, покатилась, медленно, но явно набирая скорость. Хмель торопливо запрыгнул обратно.

– Гляди-ка, едет, – с грустью прокомментировал случившееся Ашот. – Помчался наш пепелац…

Я осторожно открыл вентиль еще на пол-оборота. В казане захлопало, пламя стало срываться. Я прикрутил вентиль обратно.

– Подожди, пока скорость наберете! – крикнул нам вслед Пагасо. – Сейчас воздуха не хватает, на ходу можно будет поднять факел!

Станционные здания уплывали вдаль, за ними темнел заполненный туманом Разлом. Поблескивали на солнце металлические скульптуры на задах полустанка. Машинист и странная семья смотрителя махали нам вслед.

– Мы ведь, скорее всего, никогда здесь больше не окажемся, – неожиданно грустно сказал Хмель. – И если бы не случайность, то не увидели бы этих скульптур, не познакомились с этими людьми…

Дрезина набирала ход. Я приоткрыл вентиль чуть сильнее, пламя осталось ровным. Мы, пожалуй, делали уже десять-двенадцать километров в час.

– Черт возьми, ведь получилось, – разглядывая наш затейливый движок, сказал Ашот. – Только мы, русские, можем сделать реактивный двигатель из казана и мангала!

– Какой ты русский? – ехидно спросил Хмель. – Ты армянин. В крайнем случае – грузин.

– Я русский, – не смутился Ашот. – Русский армянин. Чего тебе не нравится? «Русский» в данном случае – прилагательное. Жил бы в Армении, был бы армянский армянин. Жил бы во Франции – был бы французский.

– Может, ты и прав, что только русские могли такое придумать, – сказала Эйжел. – Только я обращаю ваше внимание, что собрали эту штуку в Сургане.

– Да здравствует дружба народов, – торжественно сказал Хмель. – Аминь.

Глава 15

Если бы в Центруме строили железные дороги так, как в двадцатом веке на Земле – огибая неровности рельефа, пренебрегая умеренными спусками-подъемами, – ничем бы наш реактивный двигатель не помог. Тяга у него, конечно же, была крошечная.

Но дороги Центрума напоминали скорее железки восемнадцатого века – когда слабые паровозы не способны были тянуть состав на мало-мальский подъем, да и каждый лишний изгиб дороги служил для машиниста источником головной боли. Их старались прокладывать по прямой, а полотно выравнивали, допуская лишь градус уклона. На самом деле история повторяется, для современных сверхскоростных поездов прокладывают такие же ровные и прямые трассы, но в Центруме, конечно, причиной было не совершенство технологий, а их отсталость.

Эта старая, ровная, прямая дорога, идущая в сухом климате Сургана, где песчаные бури несколько раз в год полировали рельсы до блеска, была идеальной трассой для нашей реактивной дрезины. Возможно – единственной, где она могла ехать.

И даже разогнаться до скорости автомобиля, едущего в городе. Километров пятьдесят-шестьдесят – ну, если на глаз. Ничего и близко напоминающего спидометр на дрезине не оказалось.

Мы сидели, пригнув головы, скорее чтобы спрятаться от ветра, чем для улучшения аэродинамики. Шипел ацетилен, клокотало пламя, со странным жужжащим звуком (с чего бы?) крутились колеса. Классического перестука на рельсах почти не было – ветер и песок действительно отшлифовали рельсы, стыки почти не чувствовались.