Искатели неба (сборник) - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 52
Под нами тянулись облака. Сплошной пеленой, во весь горизонт. Только уже не серые, тоскливые, а белые, будто снег. Под нами раскинулось бесконечное заснеженное поле, холмистая равнина, которой никогда не касалась человеческая нога. Причудливые завитки, застывшие фонтаны, ленивые водопады облачной пены… А над всем этим – ослепительное голубое небо и яркое солнце.
– Хелен… – прошептал я. – Как красиво, Хелен…
Облачное море под нами жило своей, неторопливой и размеренной жизнью. Текли ленивые воздушные реки, крутились облачные омуты, снежной пылью проносились прозрачные клочья тумана. По белой равнине неслось темное пятнышко, легко перескакивая через самые огромные гряды. Мгновение я вглядывался в него, пытаясь понять, что за птица взвилась над облаками, а потом крикнул:
– Хелен, это наша тень?
– Да. – Летунья повернулась, по ее лицу скользнула улыбка. – Красиво?
Я кивнул.
– Люблю летать над облаками. Хотя это и опасно.
– Почему?
– Долго объяснять. Много причин, Ильмар. Например, лед.
Было и правда холодно, но, кутаясь в плащ, жадно вглядываясь в невиданный облачный край, я этого не замечал.
– А при чем тут лед? Неужели можно замерзнуть?
– Посмотри на крылья.
Крылья стеклянно поблескивали. Действительно, их покрывала тонкая корочка льда.
– Это лишний вес. Крылья специально выкрашены сверху темной краской, чтобы лучше грелись на солнце. Но мы сильно намокли, проходя облака, лед тянет нас вниз. Мне придется сейчас сжечь второй толкач.
– Давай, – сказал я, садясь поудобнее. Страха больше не было, смешно было вспоминать короткую панику. Рядом с Хелен, лучшей летуньей мира, над чудесной облачной страной – о плохом не думалось.
Второй толкач сгорел быстрее, или мне просто это показалось. Но мы взмыли еще выше, белое море под нами сгладилось, стало почти ровным. Воздух стал совсем холодным, обжигающим.
– Как дышится? – спросила Хелен. Голос ее как-то изменился, стал тоньше, пронзительнее.
Дышалось и впрямь странно… будто высоко в горах. Ну да, мы же одним махом поднялись на альпийскую высоту…
– Трудно, Хелен!
– Терпи. Мы на высоте трех километров. Понимаешь? В горах был?
– Да… Хелен, а если выше?
– Задохнешься. Да и крылья не удержат. Уши не болят?
– Нет… Скажи, а ты залетала выше?
– Да, но немного. Это почти предел для планёра. На шарах поднимаются до десяти километров – но там вообще нельзя дышать. Сидят в герметичной кабине, дышат тем воздухом, что с земли на Слово взяли… воздуха много взять можно, он веса почти не имеет… чистят его химией…
Она помолчала миг и добавила:
– Небо там черное, как ночью, и звезды видно вместе с солнцем… Я бы хотела посмотреть…
Я промолчал. От такого описания мне стало страшновато. Ночь, которая прячется в высоте, в ярком небе… звезды, которые мерцают вокруг солнца. Я представил это слишком живо.
– Как-нибудь без меня, – пробормотал я. – Лучше пирамиду насквозь проползти, чем такие страхи…
Мы все летели и летели, а облачному морю конца-краю не было. Я заметил, что планёр неуклонно снижается. Вроде бы незаметно для глаза, наоборот, нос чуть задран вверх, а облака становятся все ближе.
– Где мы, Хелен?
– Близимся к Турину. Что-то я не вижу в тучах разрывов… наврали наблюдатели.
– Если что, сумеем сесть без летного поля?
– Сумеем, только опять планёр расколотим. Не мешай.
Я замолчал, временами отхлебывая коньяк. Тучи приближались. Опять нас начало кидать из стороны в сторону. А в облаках вдруг сверкнуло.
– Гроза, – сообщила Хелен. – Плохо.
– А толкачи кончились?
– Один есть. Поберегу, – неохотно сказала Хелен. – Подожди…
Планёр накренился на одно крыло, скользнул влево, вправо, закружил… Летунья искала ветер. Но похоже было, что безуспешно, вскоре метания прекратились, и мы снова легли на курс.
– У тебя там компас? – спросил я.
– Да. Ильмар, ради Сестры, помолчи!
Еще десять минут мы снижались, а когда тучи стали совсем близко, Хелен с крепким словцом положила руку на запал.
– Держись, зажигаю…
Последний заряд она истратила не столько на набор высоты, сколько на полет куда-то к востоку. Солнце било в глаза, под конец я стал смотреть лишь вниз. С удивлением заметил в тучах разрывы.
– Хелен, облака расходятся!
– Знаю…
Планёр дрогнул – последний толкач отцепился, и, кувыркаясь, полетел вниз.
– А не было такого, что людям на голову…
– Бывало, но не часто. Над городами запрещено толкачи включать.
Теперь уже мы были всецело отданы во власть ветру. Но облачное море и впрямь разорвалось на отдельные лоскутки, и Хелен то и дело находила восходящие потоки, исполинской спиралью поднимала планёр выше и вновь продолжала путь.
– Кажется, выбрались… – сказала летунья. – То ли ты счастлив, Ильмар, то ли мне везет. Без удачи никак не дотянули бы. И машина не подвела…
– В Китае планёры хорошие, – сказал я.
– Знаю. У них есть такие, где зарядов на час полета хватает. Тяжелые, заразы, планировать почти и не могут. Только на толкачах и летят, зато быстро. Говорят, больше двухсот километров за час покрывают…
– Куда уж спешить. Все равно быстро, часом больше, часом меньше…
– Не скажи. На войне порой минута все решает. Я вот однажды не успела… чуть… надо было мост сжечь.
– А как вы это делаете?
– Вместо одного толкача подвешивают бомбу, – неохотно сказала Хелен. – Снизишься над целью, отцепляешь, от удара о землю она взрывается… Пробовали ставить скорострельные пулевики, но это неудобно. Вес большой, а нацелиться толком все равно не получается. Ты сам воевал?
– В юности.
– И как, видел планёрную атаку?
– Нет, это мелкие были войны, провинции счеты сводили. Никаких планёров.
– Повезло тебе. Когда десяток планёров над полем боя снижается, и каждый по паре бомб вываливает…
Она обернулась, не отпуская рычаги. Покачала головой:
– Не приведи Господь, Ильмар. Даже сверху смотреть страшно на дело рук своих.
Ночная Ведьма не шутила и не кокетничала. Глаза были абсолютно серьезны.
– Война – она всегда страшна. Чего уж тут.
– Не скажи. Когда в честном бою сходятся – одно. Когда смерть сверху сыплется, то другое.
– Что ж ты свою работу ругаешь?
– Я летать люблю, Ильмар. Это моя работа…
С женщинами всегда так. Любой мужик бы на ее месте гордился, что своим планёром ужас на врага наводит, полки разгоняет. А она… права, конечно. Женское дело рожать, а не убивать.
– Понимаю, Хелен. Много вообще летуний?
– Десять всего. Но я лучшая.
Сказано это было просто, без лишней гордости, и я кивнул, соглашаясь.
– Ты и в самом деле лучшая. И не только в воздухе.
Принужденно улыбнувшись, Хелен снова приникла к приборам. Планёр заскользил в поисках восходящего потока. А я сидел, проклиная свой быстрый, но неловкий язык. Вовсе не постель я имел в виду, но летунья явно восприняла мои слова однозначно…
Продолжить разговор я не решился, а Хелен явно хватало дел помимо разговора. Вскоре бессонная ночь и выпивка стали брать свое. Закрыв глаза, я расслабился, убаюканный пением ветра и покачиванием планёра. Вроде бы и сна не было, но что-то грезилось. Белое облачное поле, и я иду по нему, не проваливаясь, лишь по колено зарываюсь во влажный туман. А надо мной сияет ослепительное солнце, воздух холоден и чист, а под ногами грохочет гром и сверкают молнии…
– Ильмар…
Открыв глаза, я с удивлением отметил, что солнце в зените, светит сквозь туго натянутую ткань кабины, и вроде бы даже стало теплее…
– Ты спишь, что ли?
– Да… немного.
– Молодец. Глянь вниз.
Я приник к стеклу.
Облаков не было и в помине. Зеленеющая, цветущая земля, лоскутки полей, крошечные домики… ой, люди! Едва-едва ползущие точки!
Это все слева от планёра. А справа – ярко-синее ласковое море.
– Хелен, я долго спал?
– Часа три, Ильмар.
– Да что ж это! – Я едва удержал брань. Второй раз на планёре лечу, а уже дрыхну, словно в обыкновенном дилижансе. – А где мы, Хелен?