Охота на дракона (сборник) - Бритиков Анатолий Федорович. Страница 38

— До завтра, — ответил он.

Домой он не пошел. Слава брел по улицам, пока не уперся в набережную. По воде плыли отходы химкомбината, окрашивая ее в красно-бурый цвет. В порядке здорового юмора горисполком именовал речку Чистой. Неистовые рыболовы, в хорошие погоды торчащие на берегу, как незабитые сваи, утверждали, что в речке еще водится рыба, но нормальные горожане относили эти рыболовные россказни к разряду фантастических. Один рыболов даже продемонстрировал Славе плотичек, выуженных из бурой жидкости. Но Слава, имея много друзей, одержимых недугом рыболовства, никогда не слышал, чтобы кто-нибудь ел уху из этой рыбы. Шли слухи, что химкомбинат сам изготавливает эту тварь из отходов производства и спускает в речку, чтобы обмануть возмущающуюся общественность.

Слава сел на камень на набережной и мрачно подумал, что хорошо бы утопить в этой мутной водице всех своих предков. Только одно останавливало его от свершения такой полезной акции — пришлось бы утопиться самому.

Предки, против недавнего обыкновения поднимать гомон при каждой неприятной им мысли Славы, на этот раз промолчали. Слава с горечью сказал вслух:

— Ситуация, черт нас всех побери! Не могу же я впятером жениться! А я ее люблю… Все из-за вас!

Предки молчали, словно их и не было. Слава с досадой воззвал к Павлуше:

— Ты, плакса, бери слово. Самый раз тебе похныкать.

В ответ и впрямь донесся жалобный всхлип Павлуши:

— Зачем ты так? Нехорошо, очень нехорошо. Я бы сказал маменьке, она бы тебя усовестила. Не обижай Валю, очень прошу! Она славная!

— Не по-христиански поступаешь, отрок, — подхватил дьякон. — Брак совершается в небесах, не восставай на внушенную высшей силой любовь. Аминь!

— Вот те на! — удивился Слава. — Это я — то восстаю? А не вы?

— Мы тебе не помеха, парень! — непривычно мягко сказал Ферапонт Иваныч. — А если что неправильно делали, то прости. Его сиятельство уже в лаборатории у тебя прощения просил, я присоединяюсь. Звери мы, что ли, чтобы потомку препоны ставить в счастии его?

— Точно, просил прощения и еще прошу, если мало, — подтвердил граф. — Человеку свойственно хорошее, так нас учил полковой командир барон Франц Канегиссер. Помнится, в городе Н, после бала у губернатора, велел он мне, для внедрения добрых чувств и принуждения к примерному поведению, провести рядового Степана Коржа сквозь строй из двухсот палок…

— Да что с вами случилось? — прервал графа Слава. — Вы стали другими, братцы!

— Другими, истинно, — согласился Ферапонт. — Их аппарат так душу прожег… Ох, и сильна электроника! Так и чистила, так и чистила! Не знаю, правда, что это было…

— Усиление положительных эмоций и подавление отрицательных. Вывели наружу самое хорошее, что в каждом из вас содержалось в тайниках души… То-то я вас не узнаю… Однако, друзья, остается мучительная проблема сосуществования…

— Мы тебе не помеха, — повторил Ферапонт Иванович, голос его слабел. До Славы донесся еле слышный шепоток:

— Будем, не будучи…

Слава подождал и на всякий случай воззвал предков к голосу. Но они не откликнулись. Слава встал и побрел домой. Неподалеку от дома ему стало так хорошо, что он стал насвистывать песенку. Мозг восстановил утраченную гармонию.

На этой радостной ноте вполне можно завершить рассказ о странной истории, приключившейся с молодым преподавателем Станиславом Соловьевым, по кличке — заметим, вполне заслуженной — Соловей. Ибо в остальной своей жизни он был примернейшим гражданином — верный муж и добрый хозяин дома, добросовестный педагог в школе. Даже химик Аделаида Ивановна, некогда жестоко им обиженная, не раз с нежностью говорила: “Наш Славик — душка, всего двадцать четыре года, а уж такой вежливый, такой вежливый!” И было известно, что двоек у Соловьева стало меньше, ибо он определил себе в закон не так преподать, как научить, а каждую двойку с грустью удваивает: одну ученику, другую — себе, как учителю.

Впрочем, о двух событиях все же следует упомянуть.

Первое событие — свадьба. Собственно, свадьба была как свадьба: человек тридцать приглашенных, фата на невесте, закуска и выпивка на столе, тосты, спичи и мощные — в три десятка голосов — вопли: “Горько! Горько!” Была одна, правда, мало кем замеченная странность в типичной свадьбе: несколько человек, в том числе и жених с невестой, держались как члены тайного общества и обменивались малопонятными для других репликами.

— Шурочка! — кричала невеста одному из гостей, когда тот наливал себе очередную рюмку: — Берегись, в тебе Иван Коровин проснулся. — И она же со смехом укоряла своего нареченного, когда тот взял себе с блюда последний бутерброд, густо намазанный икрой: — Не будь Павлушей, поделись со мной!

— Даже подлец Егорка лучше грибы солил, — жаловался жених, попробовав ресторанных маслят, с луком. — Я бы его за такую стряпню немедля на конюшню!..

— Помню, на балу у князя Шаховского пирожное подавали! — восторженно высказался один из гостей, которого все звали Вовочка. — Не чета этому. Измельчали потомки, вконец изакселератились!

— Не ферапонть, — кратко отзывался Шура.

А еще один гость, Семен, подмигнув жениху, так пригласил невесту на танец:

— Сударыня, на один тур этой восхитительной мазурки! — хотя танцевали не мазурку, а мешанину из вальса и лихого медвежьего топтания.

Но странностей этого разговора никто не заметил за исключением родителей невесты: они, отец и мать, так заливисто смеялись каждой непонятной реплике, словно открывали в ней что-то необычайное.

А второе событие, достойное упоминания, произошло в присутствии только одного свидетеля, который уже умел слушать, но еще не научился говорить. Шел четвертый час ночи. Валя, измотанная дневными заботами, крепко спала. Сын, громко возвестил миру, что растет, а, стало быть, хочет есть. Слава вскочил, схватил сына на руки и сунул ему в рот соску. И пока сын вычмокивал молочко из бутылочки, сонному Славе привиделась длинная череда людей, от какого-то лохматого с дубинкой в лапе, до этого малыша, покоившегося на руке. А между ними были туманные тени, силуэты и фигуры и среди них граф Лукомцев, Павлуша, дьякон, Ферапонт Иванович и прочие — им же несть числа. И Слава растрогался, сколь много личностей он уже вместил в себе и должен передать в будущее, через сына, на умножение рода человеческого. И наклонившись к сыну, лежащему на руке, Слава громко сказал:

— Слушай, парень, обещаю тебе, что никогда моим и твоим потомкам не придется краснеть за то звено в безмерной цепочке личностей, которое называется “твой отец”. Ты понял?

А сын, громко чмокнув, произнес сквозь молоко на губах вполне отчетливое “уа”, что на его языке, возможно, означало “да”.

Сергей Лукьяненко

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МНОГОГО НЕ УМЕЛ

Он очень многого не умел, но зато он умел зажигать звезды. Ведь самые красивые и яркие звезды иногда гаснут, а если однажды вечером мы не увидим на небе звезд, нам станет немного грустно… А он зажигал звезды очень умело, и это его утешало. Кто-то должен заниматься и этой работой, кто-то должен мерзнуть, разыскивая в облаках космической пыли погасшую звезду, а потом обжигаться, разжигая ее огоньками пламени, принесенными от других звезд, горячих и сильных. Что и говорить, это была трудная работа, и он долго мирился с тем, что многого не умеет. Но однажды, когда звезды вели себя поспокойнее, он решил отдохнуть. Спустился на Землю, прошел по мягкой траве (это был городской парк), посмотрел на всякий случай на небо… Звезды ободряюще подмигнули сверху, и он успокоился. Сделал еще несколько шагов — и увидел ее.

— Ты похожа на самую прекрасную звезду, — сказал он. — Ты прекраснее всех звезд.

Она очень удивилась. Никто и никогда не говорил ей таких слов. “Ты симпатяга”, — говорил один. “Я от тебя тащусь”, — сказал другой. А третий, самый романтичный из всех, пообещал увезти ее к синему морю, по которому плывет белый парусник…

— Ты прекрасней всех звезд, — повторил он. И она не смогла ответить, что это не так…