Фантастика 2005 - Чекмаев Сергей Владимирович Lightday. Страница 19

Тьфу ты, можно подумать, я уже испытывал все это. Испытывал… А, может, и правда испытывал? Откуда эти воспоминания? Пресловутая память поколений? Или это не я помню, а кто-то во мне? Или наоборот - помню не «Я» как личность, как мыслящий объект, а помнит моя телесная оболочка? У тела ведь тоже может быть память.

Чушь. Бред. Сейчас это не главное. Затаиться, замереть, не привлекать ничьих взглядов.

Некоторые умудряются сделать шаг столь же красивый, сколь и бессмысленный - с высоты, навстречу асфальту. По мне - так та же смерть, только не по воле врага, а по собственной воле. К сожалению, исход все равно одинаковый.

Не хочу.

Замереть, затаиться…

Враг. Приближается. Неспешно, походкой хозяина. Лениво скользит взглядом; от этого взгляда все внутри цепенеет. Кажется, он видит нас насквозь, и никакая неподвижность, никакие прятки не спасут.

Таюсь. Я маленький, я крохотный, я прозрачный. Меня вообще нет! Я выдумка! Фантом! Чего стоишь, проваливай давай, не трави душу!

Фух. Кажется, ушел. Пока живем. Надолго ли?

Ну, что, пробуем дальше? Глядите-ка, а труп, который я недавно видел, уже убрали. Быстро работают, этого не отнять.

Итак, куда? С высоты? Нет, это не мой путь. А какой тогда мой?

Не успеваю додумать - снова враг. Уже другой, полненький и лысый. Вот ведь пакость: нам даже такие опасны. Полненькие - в особенности. Глядит пока в другую сторону, там, вроде кто-то из наших тоже пытался схорониться.

Мысли словно замерзают, остается одна, циклическая: «Не меня! Не меня!».

Гадкая мысль, не спорю. Не меня, так другого. А представить себя на месте этого другого? Не хоч-у-у-у-у-у!!! И все равно - таюсь и твержу мысленно: «Не меня! Не меня! Чтоб вам всем сгореть и замерзнуть одновременно, сволочи!».

Когда придет мой черед, я буду реабилитирован за это трусливое: «Не меня!» Но сильно ли меня обрадует реабилитация? Сомневаюсь.

– Две бутылки «Клинского», пожалуйста, - говорит лысый. - Одну откройте.

– «Клинское» теперь с пробкой на резьбе, - с ленцой сообщает продавец и тянется ко мне и моему соседу.

– Да знаю я российскую резьбу, - бурчит лысый. - Плоскогубцами не свернешь. Откройте.

Последнее, что я вижу перед глотком воздуха и падением в преисподнюю - тянущийся к моей шее-пробке ключ с эмблемой «Клинского».

Трудно быть пивом…

Алексей Пехов. Дождь

– Сара Тисдейл. Ваше любимое, если не ошибаюсь…

Будет ласковый дождь, будет запах земли,

Щебет юрких стрижей от зари до зари,

И ночные рулады лягушек в прудах.

И цветение слив в белопенных садах;

Огнегрудый комочек слетит на забор,

И малиновки трель выткет звонкий узор,

И никто, и никто не вспомянет войну:

Пережито-забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольет,

Если сгинет с Земли человеческий род.

И весна… и Весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет.

(Сара Тисдейл «Сонет 40»)

По безмолвной мертвой пустоши медленно шел человек. Из-под его старых саперных довоенных ботинок, подошва которых была оббита тонкими металлическими пластинками, сизыми облачками поднималась пыль. Мелкая пустынная пыль, мельче чем лучшая мука, которую можно купить за деньги в Нью-Хоуп или Осколке, обволакивала обувь, оседала на ней ровным желтым слоем, как будто мстя человеку, за то, что он ее потревожил. Но путник не обращал внимания ни на пыль, ни на ослепительно белый пульсирующий шар полуденного солнца, висящий в бездонном, ярко-лазурном небе, на котором не было видно ни облачка, лишь далеко на западе, там, где располагался Тихий океан, небо наливалось темно-лиловом цветом. Тоненькая полоска грозовых туч на самой границе горизонта - скоро там начнется буря. Буря и дождь. Здесь, в пустошах, дождя не было лет, наверное, двадцать. Грозовой фронт еще не разу не доходил в Скорбные места, хотя до океана не более восьмидесяти миль, и ожидаемый людьми дождь мог сжалиться и освежить растрескавшуюся от жары землю. Но нет. Такого не случится. Благодатный ливень снова пройдет стороной, ведь Бог уже давно отвернул взгляд от этих мест и человечества, которое все-таки смогло сделать, то, что не смог сотворить вечный соперник Бога - Дьявол. Люди почти погубили себя и Землю, превратив некогда цветущий мир, мир, куда на заре времен пришли изгнанные из рая Адам и Ева, в мертвую пустыню смерти и вечной жестокости, где каждый готов перегрызть сопернику горло за оставшиеся со старых времен вещи, деньги или шлюху.

Добро пожаловать в ад! Ни один, даже самый сумасшедший бес, которому не сидится в чистилище, не сунется на нынешнюю Землю. Потому что ад беса по сравнению с адом, воцарившимся на Земле, покажется черту раем. Если бы черти существовали и по глупости своей сунулись куда-нибудь под Нью-Хоуп, то любой уважающий себя представитель рода человеческого содрал бы с него шкуру и рога в два счета. Просто так. На всякий случай, или для того чтобы загнать сомнительный трофей и купить на вырученные средства порцию Дрога или виски, это, смотря у кого какие потребности.

Человек смотрел только вперед, на темный горизонт, автоматически перебирая ногами по выжженной солнцем земле. Высокий худой и сутулый старик с нелепо длинными руками и ногами, с осунувшимся, пепельно-серым и одновременно каким-то прозрачно-восковым лицом. Дубленая всеми ветрами пустошей кожа казалось вот-вот лопнет на выпирающих скулах. Нос у старика оказался сломан в нескольких местах, седая, неровно обрезанная борода неопрятными клочьями торчала во все стороны. Из-под дырявой широкополой соломенной шляпы виднелись седые волосы, собранные в хвост. Сквозь всклоченную бороду проглядывала тонкая линия обкусанных, потрескавшихся от полуденного зноя и недостатка влаги губ. Под высоким морщинистым лбом старика лихорадочно блестели, как слюда, которую находят в горах, к северу отсюда, бледно-голубые, с красными прожилками полопавшихся сосудов, больные глаза. Грязный, поистершийся на коленях и локтях серо-голубой комбинезон и пустой вещмешок с одной оборванной лямкой, который болтался за спиной старика, не оставлял никаких сомнений, что это бродяга, один из многих перекати-поле пустошей. Такие ребята странствовали по всей Калифорнии. За спиной, рядом с вещмешком, у старика висело старое однозарядное охотничье ружье двадцатого столетия. Даже нищие бродяги не осмеливались путешествовать по Скорбным землям без оружия, пускай оно и было самым паршивым из всего, что можно найти в этом мире. На правой руке, нежно обвивая запястье, золотым блеском сиял тонкий браслет в виде змейки, кусающей собственный хвост. Змейки с изумрудными глазами. Просто удивительно, как какой-то бродяга смог сохранить такую реликвию, такой дорогой и красивый образчик старых времен, не пропив и не проиграв его.

Старик умирал. Нет, он не был ранен, и его не кусали скорпионы, которые во множестве водились в этой местности, он просто умирал, потому что пришло его время. Однажды, поняв, что миг, когда он покинет этот мир, уже близко, что это время не за горами, бродяга закинул себе на плечо свой видавший лучшие дни вещмешок и просто пошел…Пошел без всякой цели. Не важно, куда ты идешь, смерть все равно рано или поздно встретит тебя на перекрестке жизни. Старик, словно слон - древнее и вымершее животное, шел умирать подальше от людских глаз в пустошь. О подступающей смерти человека говорили и шаркающая шатающаяся походка, и больные поблекшие тускло-голубые глаза, безразлично разглядывающие грозовой, кажущийся таким далеким, горизонт. И тяжелое дыхание, со свистом вырывающееся из легких, как будто это были кузнечные меха, что качает уставший после целого рабочего дня кузнец. Но на сотни миль в округе не было никого кроме пустошных крыс, тоскливо выводящие писклявые трели среди желтой травы. Никто из людей не мог видеть умирающего старика. Просто в такую глушь редко кто отваживался забираться.