Десять вечеров. Японские народные сказки - Автор неизвестен. Страница 18
Взял старик пестик и начал толочь, да так проворно и ловко! Обрадовались мыши и подарили ему два халата из красного шелка.
Взял старик подарки, поблагодарил мышей и пошел дальше по крутому склону, в самую глубь подземного царства. Вдруг увидел он черные сёдзи, а из-за них стук и бренчанье доносится. Это черти в кости играют. Забрался старик на стропила в конюшне, чтобы его не приметили. Когда настала глубокая ночь, взял он веялку и давай ею хлопать. Поднял страшный шум, а потом как закричит петухом: «кэкэро-о».
Черти загалдели:
— Ого, да уж, никак, первые петухи пропели!
Подождал дед немного, а потом опять давай хлопать веялкой и кричать: «кэкэро-о».
— Вот уж и вторые петухи,— встревожились черти.
А дед еще больше зашумел, еще громче закричал: «кэкэро-о, кэкэро-о!»
Переполошились черти вконец:
— Вот и третьи петухи! Зазевались мы за игрой.
Побросали они деньги — и врассыпную. А дед потихоньку спустился вниз, забрал все деньги — и скорей домой.
То-то радости было!
Сбросили старик со старухой свою худую одежду с плеч и нарядились в новые халаты, а потом стали золото и серебро меркой мерить, так что звон кругом пошел.
Услышала старуха-соседка, и взяло ее любопытство. Заглянула она в дверь:
— Дома ли хозяева? Позвольте огонька занять.
Поглядела и ахнула:
— Ой, глазам не верю! Откуда вдруг такое богатство?!
Стал старик ей все по порядку рассказывать:
— Так, мол, и так. Добыл я и красные халаты, и денег целую кучу. Пойди-ка сюда, соседка, посмотри!
— Ах, зависть берет! — говорит соседка.— Привалит же людям счастье! Побегу-ка я скорей домой, пошлю в мышиную норку своего старика.
Побежала она со всех ног домой — и давай в комнатах подметать, а мужу велела в кухне подмести. Но как он ни старался, а горошины не нашел.
— Старуха, а старуха,— говорит сосед жене,— поди возьми горошину из мешка.
Принесла старуха горошину. Бросил ее старик в мышиную норку, раскопал себе топором проход и попал под землю. Прошел немного — и верно! Как ему и говорили, стоит у дороги каменный Дзидзо-сама. Спрашивает старик у него:
— Не видал ли ты моей горошинки? Она сюда покатилась.
— Видать-то видел, только вот беда! Поднял я ее с земли и съел.
— Что ты говоришь такое, негодный Дзидзо! — вскинулся на него жадный старик.— Да как ты смел съесть чужую горошину! Подумать только, целую горошину. Ввел меня в такой убыток! И как ты теперь со мной разочтешься! Сейчас же подавай мне взамен кучу шелковых халатов и гору денег.
Нахмурился Дзидзо-сама, но повторил и ему свои прежние советы.
Пошел жадный старик дальше, распевая песню:
Вдруг увидел он красные сёдзи. А в глубине дома слышится: звяк-звяк-звяк. Это мыши толкут в ступке золото, припевая:
Зашел жадный старик в мышиный дом, а сокровищ там и не сосчитать; повсюду красные халаты развешаны, красные лакированные чашки на красных столиках стоят, деньги грудой навалены. Разгорелись у старика глаза. «Как бы так сделать,— думает,— чтобы все это богатство мне одному досталось. А ведь дело-то простое— стоит только кошкой замяукать».
Крикнул он во весь голос: «Мя-ау! Мя-ау!»
Сразу погасли огни в мышином домике. Кругом стало темно, все пропало из глаз. Ни домика, ни мышей.
Шарит вокруг руками жадный старик, как слепой. Кое-как отыскал дорогу, пошел дальше ощупью. Шел, шел, вдруг впереди блеснул огонек, появились перед ним черные сёдзи, за ними в доме что-то стучит-бренчит. Заглянул дед в щелку, видит: черти в кости играют. Деньги перед ними кучами насыпаны.
«Правду мне сказал этот каменный столб»,— думает жадный старик. И потихоньку, чтоб черти не приметили, забрался на стропила конюшни, но впопыхах не слишком надежно там примостился.
Настала полночь. «Теперь самое время!» — думает жадный старик. Взял веялку и давай хлопать. А потом как крикнет во весь голос:
— Ха-а, первые петухи!
Чертей оторопь взяла.
— Что там? Что такое?
Подумал старик: «Дело-то на лад идет!» — и заорал еще громче прежнего.
— Ха-а, вторые петухи!
Еще сильнее всполошились черти, залопотали:
— Эй, слышите! Опять!
А жадный старик совсем расходился. «Надо,— думает,— хорошенько их пронять, чтобы дали стрекача!» Как рявкнет:
— Ха-а! Третьи петухи!
Черти удивляются:
— Слышите! Чей это голос?
— Вот и прошлую ночь кричал кто-то петухом, да все наши денежки и подтибрил.
— Мало ему! Снова пришел.
— Бейте его, колотите!
Испугался жадный старик, сорвался с потолочной балки, вот-вот упадет в самую гущу чертей, но зацепился носом за гвоздь и повис, болтая ногами. Хоть и страшно ему, а невольно самого смех пробрал: «Хе-хе!» Еще больше разозлились черти.
— Держите старикашку!
— Так это ты наши денежки стащил!
И давай его колотить. Избили, искровенили всего, не помнил старик, как и вырвался. Вылез он из мышиной норки, плачет в голос.
А старуха радуется:
— Муженек-то мой в красном халате идет, веселые песни поет. Не хочу больше ходить в лохмотьях!
Сорвала она с себя свое рваное платье и бросила в огонь. На том и сказке конец.
Желаю счастья, желаю счастья!
ЗЕМЛЯНИКА ПОД СНЕГОМ
Жила в одной деревне женщина. И было у нее две дочери: старшая о-Тиё — не родная, а младшая о-Хана? — собственное детище.
Мачеха одевала родную дочку в нарядные платья, а падчерицу в лохмотья. На долю дочери доставались ласки да баловство, а на долю падчерицы колотушки и трудная работа. Она и воду носила, она и стирала, и обед варила.
Но мачеха все равно ненавидела о-Тиё лютой ненавистью, только и мечтала, как бы сжить ее со свету.
Вот однажды в холодный зимний день мачеха и о-Хана? грелись у очага. Разморилась о-Хана от жары и говорит:
— Ох, как мне жарко стало! Сейчас бы съела чего-нибудь холодненького.
— Хочешь немного снежку?
— Снег ведь невкусный, а я хочу чего-нибудь холодного да вкусного.
Задумалась о-Хана и вдруг как хлопнет в ладоши:
— Земляники, хочу земляники. Красных спелых ягодок хочу.
О-Хана была упряма. Уж если что ей в голову взбредет, никогда не отступится. Подняла она громкий плач:
— Мама, дай земляники. Мама, дай земляники.
Не смогла ее мачеха утихомирить и вот что придумала.
— О-Тиё, о-Тиё, поди-ка сюда,— позвала она падчерицу.
О-Тиё как раз стирала белье на заднем дворе. Бежит она на зов мачехи, на ходу мокрые руки вытирает.
— Эй ты, ступай-ка в горы и набери вот в эту корзинку спелой земляники. Слышишь? А пока не наберешь полной корзинки, не смей домой и глаз показать. Поняла?
— Но, матушка, разве растет земляника в середине зимы?
— Растет, не растет, а ты одно помни: придешь с пустыми руками, домой не пущу.
Вытолкнула мачеха о-Тиё из дому и дверь за ней крепко-накрепко заперла.
Обула о-Тиё соломенные сандалии на босу ногу, а куда идти, не знает. Зимой в горах земляника не растет. Но и с мачехой не поспоришь. Постояла-постояла о-Тиё на дворе, взяла корзинку и пошла в горы.
В горах было тихо-тихо. Снег валился хлопьями. Высокие деревья под снегом казались еще выше.
Ищет о-Тиё землянику в глубоком снегу, а сама думает: «Верно, мачехе надоело, что я на свете живу, оттого и послала меня сюда на погибель. Лучше мне здесь замерзнуть. Может, тогда я свижусь со своей родной матушкой».
Полились у девочки слезы, бредет она, сама не зная куда, не разбирая дороги. То взберется, спотыкаясь и падая, на гору, то скатится в долину. Наконец, от усталости да холода свалилась она совсем. А снег все шел, все шел и скоро намел над ней белый холмик.