Десять вечеров. Японские народные сказки - Автор неизвестен. Страница 34
Понял монах, что дело нешуточное, и захотелось ему помочь людям.
— Вижу я, вы сильно чем-то озабочены. Скажите, что за беда у вас случилась?
Отвечают ему крестьяне:
— Получили мы бумагу, что прибудет завтра в нашу деревню с досмотром сам владетельный господин здешних земель. И содержится в этой бумаге вот какой строгий приказ: «Чисто-начисто все прибрать, чтобы господин ни единой пылинки не заметил, ни по дороге в деревню, ни в самой деревне. Ничто не должно оскорбить его взора». А в других деревнях, мы знаем, не сумели выполнить этот приказ, и вот кого мечом насмерть зарубили, кого в темницу бросили, а кому оброк удвоили. Всюду плач и стоны, и у нас в деревне тоже великое смятение. Совсем мы голову потеряли, ведь времени-то на уборку почти не осталось... Что тут придумаешь!
— Хо-хо, в самом деле, вот неожиданность,— улыбнулся монах,— словно птица из-под ног выпорхнула. Досадное дело!
Поразмыслил он немного и сказал:
— Не тревожьтесь, я придумал, как избыть беду. Прежде всего надо, чтоб завтра ударили сильные холода. Самый придирчивый господин скрючится тогда в глубине своего паланкина и даже носа наружу не высунет. А если все-таки выглянет, и тут я могу помочь. Знаете ли вы, что такое снег? Он холодный-холодный, но белый и красивый. Засыпет снег всю деревню, заметет поля и горы... Как господин ваш ни строг, но и ему будет не к чему придраться. Успокойтесь же, ничего худого с вами не случится.
Он говорил так уверенно, с такой добротой, что крестьяне удивились и обрадовались. Успокоенные, разошлись они по домам, толкуя о том, что такое «снег» и на что он похож...
На другой день все в деревне проснулись раньше обычного. Стали вставать крестьяне с постели, и вдруг их обдало небывалым холодом...
Вот это был холод! Кожа на руках и ногах, того и гляди, потрескается... Вышли они из дому и ахнули! Неужели это снег, тот самый снег, о котором вчера рассказывал монах в чайном домике?
И поля, и горы, и дома, и деревья, и дороги — все кругом белым-бело стало, а с неба все падают и падают белые хлопья...
Вся деревня, и стар и млад, высыпала на улицу, позабыв о лютом холоде. Люди кричали и шумели, бегали и прыгали, ловили снежинки и дивились на них.
А между тем прибыло известие, что господин сегодня с осмотром не приедет. Крестьяне на радостях побежали к дому старосты, где остановился на ночь бродячий монах.
Но куда же он девался?
Видят, постель его пуста, а сам он исчез бесследно. Так и не нашли.
Говорят, это Снег и был. Впервые посетил он тогда Аидзу. С тех пор там привыкли к снегу и полюбили его. В краю Аидзу и родилась пословица: «Большие снега — хороший урожай».
МОРСКОЙ РАК И ВОРОН
В старину это было, в глубокую старину. Бродил из деревни в деревню один нищий монах. Зашел он однажды по дороге в чайный домик. Ест данго и чай попивает.
Поел он, попил, а потом говорит:
— Хозяйка, хочешь, я тебе нарисую картину?
«Какую картину может нарисовать этот оборвыш?» — подумала хозяйка.
А монах снял с одной ноги соломенную сандалию, обмакнул ее в тушь и сказал:
— Пожалуй, так занятней рисовать, чем кистью! — и начертил на фусума большого ворона.
Пошел дальше нищий монах. Стоит на склоне горы другой чайный домик. Отдохнул там монах, выпил чаю и говорит:
— Хозяйка, хочешь, я тебе что-нибудь нарисую?
Снял он сандалию с другой ноги, обмакнул в черную тушь и нарисовал на фусума морского рака.
Рак был совсем как живой: он шевелил хвостом и клешнями.
Множество людей приходило в чайный домик полюбоваться на морского рака. Деньги так и посыпались в кошель к хозяйке.
Прошло время. На обратном пути завернул нищий монах в тот чайный домик, где нарисовал он морского рака.
Стала хозяйка благодарить монаха:
— Вот спасибо вам! Прекрасного рака вы нарисовали. Только больно черен. Сделайте его, пожалуйста, ярко-красным!
— Что же, это дело простое! — ответил монах и выкрасил рака в красный цвет.
«Вот хорошо-то,— с торжеством подумала хозяйка,— теперь я еще больше денег заработаю».
Но красный рак был мертвый. Не шевелил он больше ни хвостом, ни клешнями. И никто уже не приходил на него любоваться.
А нищий монах завернул по пути в тот чайный домик, где он ворона нарисовал.
Хозяйка дома встретила его неласково, начала жаловаться:
— Заляпал своим вороном мои чистые фусума, вконец испортил! Сотри свою картину, да и только!
— Это дело простое,— улыбнулся монах.— Тебе не нравится этот ворон? Сейчас его не будет!
Достал он из-за пазухи веер, раскрыл его и несколько раз взмахнул им в воздухе...
И вдруг послышалось: «кра-кра-кра!» — ворон ожил, расправил крылья и улетел.
Онемела хозяйка от удивления, а нищий монах пошел дальше своим путем.
ВАЯТЕЛЬ И ЯЩЕРИЦА
Жил в старину один замечательный ваятель. Но имя его было никому не известно. Никак не мог он выбиться из нищеты.
Как-то раз заметил он, что на большом камне в его саду играет ящерица, хвост у нее так и вьется, серебром на солнце отливает. Долго любовался ваятель ящерицей, глаз не мог отвести. Решил он изваять ее подобие. Вылепил форму и отлил ящерицу из серебра.
«Сам вижу, что хорошо удалось!» — подумал он, и снес серебряную ящерицу на продажу в лавку торговца разной утварью.
Не прошло и дня, как ее купили.
Скоро посыпались заказы: каждому хотелось иметь такую же.
Прошла о серебряной ящерице громкая слава. Все называли ее дивным произведением искусства.
Прославился ваятель и стал богатеть. Сколько ящериц ни отливал он из серебра, они и дня не лежали в лавке.
Но вот что было удивительно. Каждый раз, когда он выходил в свой сад, зимой или летом, все та же самая ящерица всегда играла на том же камне, и в летнюю жару, и зимой, когда все вокруг было занесено снегом.
Сначала ему невдомек это было, но потом приметил ваятель, что только он один и видит ящерицу, а другие ее не замечают. Жутко ему стало. Наконец он собрался с духом, взял камень — и убил ящерицу.
Но с того самого часа его изделия потеряли прежнюю красоту. Никто больше не покупал серебряных ящериц. И за короткое время ваятель снова впал в безвестность и нищету.
ЖАЛОБЫ КУКОЛ
Много лет тому назад приезжал в горные селенья кукловод из театра Ава?дзи [38] по имени Масаэмо?н. Повсюду шла о нем добрая молва. И в самом деле, он был мастером своего дела.
Каждый год весною устраивал Масаэмон представления, а потом возвращался на остров Авадзи и жил там до следующей весны. Кукол своих он отдавал на сохранение кому-либо из местных крестьян или содержателю балагана, и лежали они, запертые в сундуке, долгие-долгие месяцы...
Не могли куклы спокойно переносить эту обиду. Каждый вечер начинали они громко жаловаться.
— Мы не простые бесчувственные куклы,— сердилась самая лучшая из них, игравшая роли самураев.— Нас наряжают в людские платья и выводят на сцену, чтобы мы людей изображали. В этом наше высокое призвание. А нас свалили как попало в сундук, словно старую ненужную ветошь. О жестокость! О неблагодарность!
И даже самые простенькие куклы на последних ролях тоже громко роптали:
— Что у нас за жизнь! На тростях нас не водят, руки и ноги у нас повисли, как тряпки! Ведь этак можно и с тоски подохнуть!
Потом доставали они со дна сундука гонги и барабаны и поднимали страшный шум: гантян, докодон!
Остановится запоздалый прохожий и прислушается: где это идет такое веселье?
Вначале жители села не особенно этому дивились. Думали они, что у хозяина кладовой, где стоял сундук с куклами, каждый вечер гости собираются. Но наконец пошли по селу толки и пересуды.
Как-то раз вечером один прохожий — видно, он был любопытнее других — тихонько заглянул в кладовую. Видит он: в кладовой ни души, но кто-то разглагольствует в углу, как заправский самурай: