Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь - Чуковский Корней Иванович. Страница 47

— Что это за собака?

— Немецкая овчарка.

— Она сдалась в плен, да?

Пятилетний Саша:

— Мама, а летом холодной войны не бывает?

Играя с ребятами, Саша усвоил себе их выражения: «мирово погулял», «мирово покатался» и проч. На их жаргоне «мировое мороженое» — самое лучшее. Поэтому Саша с недоумением спрашивает:

— Почему мировая война? Как же это: война и вдруг мировая?

Отец Светика Гусева в шутку сказал жене:

— Я тебе приказываю, и ты должна подчиниться.

Светик ястребом налетел на отца:

— Теперь таких мужей не бывает! Теперь такие мужья не нужны. Ты… раньшенный муж!

Он хотел сказать: старорежимный.

С четырехлетним Волей мы гуляли по старинному кладбищу. Среди памятников — мраморный ангел с поднятой кверху рукой. Воля смотрит на памятник и объясняет себе самому:

— Это он «будь готов» делает.

Вообще у огромного большинства малышей выработался своего рода иммунитет ко всему клерикальному. Вересаев рассказывает, как набожная нянька взяла с собой маленького Юрика в церковь. Юрик, вернувшись домой, сообщил со смехом своим близким:

— Мы гуляли в большом, большом доме… Там Петровна голенького дядю нюхала.

— Что ты, Юра, врешь? — возмутилась Петровна. — Какого дядю нюхала?

— А на стенке дядя голенький был нарисован. Петровна подошла к нему близко, машет рукой и нюхает. А старушки все баловались: стукали в землю лбом… А я не баловался, нет!..

В церкви с бабушкой, увидя икону:

— Чей это портрет?

— Это боженька.

— А где он живет?

— На небе.

— Высоко?

— Высоко.

— А реактивка его достанет?

Писатель Рудольф Бершадский сообщает:

«В присутствии пятилетней дочери я однажды рассказывал, как няня постоянно водила меня в церковь.

Дочь недоверчиво перебила меня:

— Папа, разве ты еще при боге родился?»

Тот же Светик Гусев увидел в Зоопарке слона. Он долго рассматривал огромного зверя и наконец спросил у своей матери:

— Чей это слон?

— Государственный.

— Значит, и мой немножечко, — произнес он с большим удовольствием.

Радость обладания государственной собственностью я замечал до сих пор главным образом у старших ребят.

Стоит, например, школьник на уроке географии у карты и, тыча пальцем в советские тундры, говорит голосом владельца и хозяина: «Торфу мы имеем тут столько-то, ископаемых столько-то».

В литературе это чувство наиболее ярко выражено В.В.Маяковским: «улица моя, дома мои», «мои депутаты», «в моем Моссовете», «моя милиция меня бережет» (поэма «Хорошо!»).

Теперь оказывается, что в последние годы проявления этого нового чувства мы начинаем наблюдать и у дошкольников.

Жаль, что подобные речения детей так и пропадают бесследно, никем не собираемые, никем не хранимые. Ведь в каждом из них причудливо многообразно и ярко отражается переживаемый нами период истории. И было бы поучительно познакомиться с тысячами подобных ребячьих высказываний, собранных по всему СССР, так как детская речь очень часто характеризует те социальные сдвиги, которые происходят в стране.

Нередко приходится наблюдать, как отражается в детских разговорах семья. Специальные технические термины, свойственные отцовской или материнской работе, перекочевывают в речь малолетних детей и начинают своеобразно служить их интересам и надобностям.

Е.В.Гусева сообщает мне о своем маленьком Светике, отец которого служит бухгалтером:

«Когда я ему сказала, что он половину игрушек за лето растерял, он высыпал все игрушки из корзины на пол и говорит: „Надо сделать переучет“».

У четырехлетней Наташи Васильевой и мать и отец ученые: оба работают над диссертациями.

Увидела Наташа в детской книжке картинку: кошка сидит за столом среди тетрадей и книг:

— Кошка пишет диссертацию!

А сын одного писателя, глядя на вертящуюся карусель, проговорил с нетерпением:

— Папа, скажи редактору этой карусели — нельзя ли мне наконец покататься!

Трехлетняя дочь сапожника, гуляя в садике детской больницы, увидела, что какая-то женщина несет ребенка в приемный покой, и сказала понимающим голосом:

— Починять понесли деточку.

Здесь, конечно, очень большое значение имеет склонность детей к подражанию. Девочка выросла в мире сапожных починок, и не мудрено, что лечение ребенка представилось ей чем-то вроде прибивания каблуков и подметок.

Я рассказывал детям известную сказку о заколдованном царстве, где заснувшие жители не просыпались сто лет. И вдруг дочь уборщицы, пятилетняя Клава, воскликнула:

— Ну и пылища же там была, господи! Сто лет не вытирали и не чистили!

Дима, сын продавца готового платья, использовал терминологию отцовской профессии для излияния родственных чувств:

— Я всех люблю одинаково, а мамочку на один номер больше.

Подобный же эпизод приводится в романе Галины Николаевой «Жатва». Маленькая Дуняша, дочь заведующей молочнотоварной фермой, получила в подарок игрушку — резинового петуха. Оглядев его со всех сторон тем же критическим взглядом, каким ее мать определяла достоинства каждой коровы, девочка изрекла благосклонно:

— Ничего по экстерьеру.

— Тебя нашли в капусте! — говорят городскому ребенку, думая, что он тотчас же представит себе традиционную капустную грядку.

— Разве я был в супе? — слегка удивляется он и тем обнаруживает, что в качестве горожанина никогда не видел огорода. Капуста являлась ему только в тарелке.

К сожалению, кое-где в наших семьях еще сохранились мещанские нравы и навыки. Больно видеть, что в эту трясину втягивают малолетних детей. Вот, например, как отчетливо отражается в их разговорах уродливая семейная пошлость.

— Тетя Оля, отдайте вашу Олечку за меня замуж.

— Зачем?

— Она мне будет готовить, а я буду лежать на диване и читать газету, как папа.

— У нашего Захара две жены: одна родная, другая двоюродная.

— У меня папа — я не знаю кто.

— А у меня папа — шофер.

— А у тебя, Витенька?

— А у меня папа — подлец.

— Кто тебе это сказал?

— Мама.

— Никогда не женюсь! Охота каждый день ссориться!

— Мама, а к Ване-то новый отец приехал и Ваниного отца прогнал.

— Твой папка коммунист?

— Не! Какой он коммунист! Он с мамкой каждый день ругается!

Двухлетней Оле мать купила на день рождения бутылку квасу. Когда стали ее откупоривать, пробка вылетела, и квас, запенившись, полился на стол. Оля побежала к отцу.

— Папа, папа! Бутылку стошнило! — крикнула Оля, неоднократно наблюдавшая такую же «тошноту» у отца.

Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды.

Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть.

Девочка. Не уйду. Мне мама велела: «Как бы, говорит, она чего не взяла».

Входит электроконтролер:

— Ой, как вас бабушка испугалась! Прямо плитку горячую под кровать бросила.

— Я выйду замуж за Вову, — говорит четырехлетняя Таня, — у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку.

— А как же Леша? Ведь у него столько игрушек!

— Что ж! Придется мне и за него выходить.

У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью.

Люда:

— Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо!

Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят.

«Уважаемый товарищ Чуковский, — пишет мне один молодой инженер, — мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести „летопись“ его жизни от 0 до 3–4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития…»

Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям.