Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь - Чуковский Корней Иванович. Страница 71

— Неправда. Ты неверно читаешь. Надо сказать:

— Отойдите от меня,

Я не сяду на коня.

Почти все дети, которым в виде опыта я читал эти стихи Михалкова, реагировали на них точно так же. Нужно ли говорить, что именно на такую реакцию и рассчитывал Сергей Михалков.

II. СТИХОВЫЕ ПОДХВАТЫ

Влечение к рифмованным звукам присуще в той или иной степени всем детям от двух до пяти: все они с удовольствием — можно даже сказать, с упоением — предаются длительным играм в созвучия. Трехлетняя Галя говорит, например, своей матери:

— Мама, скажи: Галюнчик.

Мама говорит:

— Галюнчик.

Галя рифмует:

— Мамунчик.

Тогда мать говорит:

— Галюха.

А Галя:

— Мамуха.

Мать:

— Галушка.

А Галя:

— Мамушка.

Мать:

— Галище:

Галя:

— Мамище.

Мать:

— Галубуха.

Галя:

— Мамумуха.

И так далее. Иногда эта рифмовая гимнастика длится десять — пятнадцать минут. Девочке она очень нравится, так как, очевидно, удовлетворяет насущной потребности ребячьего мозга. «Когда моя изобретательность кончается, — пишет мне Галина мать, — я перехожу на другое слово и говорю: Телефон. Галя говорит: Барматон. — Телефонище. — Барматонище и т. д.».

Аналогичная запись у Ф.Вигдоровой:

«Я говорю: Сашуля.

Саша отвечает: Мамуля.

Я. Сашок.

Саша. Мамок.

Я. Сашенция.

Саша. Маменция, Марктвонция».

Замечательно, что каждому из этих рифмованных отзвуков ребенок всякий раз придает тот же ритм, какой он улавливает в только что услышанной фразе. Четырехлетняя Мурка мчалась на воображаемом коне и кричала:

А Лёня (немного постарше) тотчас же откликнулся четырехстопным хореем:

М.Л.Чудинова, воспитательница детского сада Фрунзенского района Москвы, сообщает:

«В старшей группе есть своеобразная игра: кто-либо из детей предлагает: „Давайте смешиться“, и несколько человек начинают подбирать рифмы: „Мальчики — стаканчики“, „Девочки — тарелочки“, „Левочка веревочка“, или просто придумывают бессмысленные сочетания слов, вроде „сундук-кундук-пундук“, и чем бессмысленнее слово, тем дети громче хохочут». [127]

Недавно в журнале «Семья и школа» появилась статья М.Микулинской «Как мы развиваем мышление и речь сына», там говорится о том же:

«Славик не только знает много стихов, но и сам пробует „сочинять“ их. Хотя его творчество еще весьма примитивно, все же в нем явно заметны чувства ритма и рифмы. Часто Славик спрашивает: „А так подходит?“ — и произносит рифмованные слова или строчки („грелка — тарелка“, „хорошо кушать — маму слушать“ и др.). Иногда же под рифму он подбирает бессмысленный набор звуков и спрашивает:

— А так подходит: ложка — барабошка, стол — балол, попугай — дугагай?

Я объясняю, что хотя и подходит, но таких слов: „барабошка“, „дугагай“ и „балол“ — в русском языке нет. Славик явно огорчен.

— А как же тогда? — чуть не со слезами спрашивает он.

Я подсказываю: „ложка — ножка“, „попутан — угадай“, „стол — козел“. Лицо ребенка озаряет счастливая улыбка, он шепчет услышанные рифмы, стараясь их запомнить. Теперь он все реже произносит бессмысленные рифмы, а когда и произносит, сам смеется, зная, что говорит глупости». [128]

Такие подхваты созвучий — всегда диалоги. Но нередко случается наблюдать одинокое самоуслаждение рифмами, когда ребенок изобретает созвучия без всяких партнеров. Л.Пожарицкая сообщила мне такой монолог пятилетнего Вовы:

И так далее — очень долго — в том же роде.

И вот что сделала, например, со словом «молоко» Танечка Зенкевич, трех с половиною лет, когда ей понадобилось ввести его в стих:

Четырехлетняя Светлана Гриншпун выкрикивала при прощании с матерью:

Она почувствовала, что, если скажет «пионерское», ритм у нее выйдет хромой, и для спасения ритма в одну секунду изобрела «пионерчатое».

Эдда Кузьмина, четырех с половиною лет, пела стихи Маршака:

Потом переделала первую строку на свой лад и мгновенно почувствовала, что вследствие трансформации первой строки нужно переделать и вторую. Таким образом, у нее получилось:

Трехлетняя Ната Левина:

И еще:

Вставаешь — опять-таки жертва стихотворному ритму, так как девочка к этому времени в совершенстве усвоила форму встаешь.

Бойкий и смышленый Валерик, воспитывающийся в одном из детских садов Ленинграда, обладает способностью говорить наподобие раешника «в рифму», и замечательно, каким радостным смехом окружающая его детвора встречает чуть не каждую рифму, которой он щеголяет в разговоре.

Это очень верно отмечено в записках воспитательницы О.Н.Колумбилой.

«Дети, — записала она, — играют в фанты, и Гарик спрашивает Валерика:

— Что же хочешь ты купить?

Валерик. Хочу купить мишке тапы и надеть ему на лапы. (Дети, наблюдавшие за ходом игры, смеются.)

Гарик. Тапы — так не говорят, надо сказать: тапочки, тапки или туфли, сандалии.

Валерик. Хорошо. Покупаю мишке тапочки и надеваю ему на лапочки. (Дети снова смеются.)

Смех повторяется снова, когда Валерик по ходу игры говорит:

Подобных примеров можно привести очень много, ибо коллективам детей рифма еще более мила, чем тому или иному ребенку в отдельности.

Годовалые дети — те, кого прежде называли младенцами, — пользуются рифмой не для игры, не для украшения речи, но исключительно для ее облегчения.

При неразвитом голосовом аппарате младенцу значительно легче произносить схожие звуки, чем разные. Легче, например, сказать «покочи ночи», чем «покойной ночи». Оттого — чем меньше ребенок, чем хуже владеет он речью, тем сильнее его тяготение к рифме.

Это звучит парадоксом, но это подтверждается огромным количеством фактов.

Когда перебираешь дневники матерей и отцов, записывающих речи младенцев, убеждаешься, что это именно так. В дневниках непременно наталкиваешься на такую приблизительно запись через год или полтора после рождения ребенка: