Волшебные сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр. Страница 21

Колодец был глубок, ведро не доставало до воды. Петр в нетерпении нагнулся над колодцем, чтобы скорее наполнить ведро. Конечно, сливки вылились ему сначала на голову, а уж потом и в колодец.

— Кончено! Я останусь сегодня без масла! — сказал Петр. — Позаботимся о корове. Выгонять в поле ее уже поздно, но на соломенной крыше нашего дома растет славная трава, которую не успели скосить. Корова ничего не потеряет, если останется сегодня дома.

Втащить корову на крышу не представляло большого труда. Дом, выстроенный у самого обрыва, находился на уровне с землею, широкая доска помогла немного, и вот корова очутилась на своем воздушном пастбище.

Оставаться на крыше стеречь животное Петру было нельзя: нужно было варить суп и нести его жене. Но он был осторожным малым и не хотел подвергать корову опасности сломать себе ноги, поэтому, обвязав вокруг ее шеи веревку, он опустил конец веревки в кухонную трубу, сошел вниз и, привязав конец веревки к своей ноге, подумал:

— Теперь я уверен, что корова не уйдет и ничего прискорбного с ней не случится.

Он наполнил котел водой, положил в него добрый кусок свиного сала, овощей и воды, разложил под ним хворост, высек искру, вздул огонь. И вдруг — трах! — корова падает с крыши и втягивает хозяина в трубу головою вниз, ногами вверх. Где бы он очутился, неизвестно, если бы толстый железный прут не задержал его на пути. И вот оба подвешены — корова снаружи, Петр внутри — оба между небом и землей подняли ужасный крик.

К счастью, хозяйка не отличалась таким терпением, как ее супруг. Прождав лишние три секунды обещанного супа, она стремглав побежала домой. Увидев висящую корову, она схватила свой серп и перерезала веревку.

Бедное животное несказанно обрадовалось, вновь ощутив под ногами твердую почву. Не менее счастливым оказался и Петр, который вовсе не привык глядеть на небо с поднятыми кверху ногами. Но видно так было уже решено свыше, что все удавалось ему в этот день, — огонь потух, вода не разогрелась, котел лежал вверх дном, а Седая Борода вышел из этого тяжкого испытания лишь с разбитой головой, ободранным носом и исцарапанными щеками. К счастью, он ничего не разбил, кроме котла.

Когда хозяйка вошла в кухню и увидела своего пристыженного и окровавленного супруга, она заявила, подбоченясь:

— Ну, и что же? Кто прав у нас в доме? Я скосила и убрала сено и вот стою в том же виде, как и вчера. А ты? Господин повар, господин пастух, господин отец семейства — где масло, где свинья, где корова, где наш обед? Если наш ребенок еще жив, то уж, конечно, не тебе он обязан этим. Бедное дитя! Если бы у тебя не было твоей матери!

Тут она принялась плакать и рыдать, причитая. Разве чувствительность сердца — не торжество женщины, а слезы — не торжество чувствительности?

Петр снес бурю молча и хорошо сделал: безропотность свойственна возвышенным сердцам. Но через несколько дней соседи заметили, что он переменил девиз над входом в свой дом. Вместо двух соединенных рук, над которыми красовалось сердце, окруженное голубою лентой и освещенное вечным пламенем, на вывеске красовался улей, окруженный пчелами, со следующей надписью: «Пчела жалит больно, злой язык — еще больнее».

Это было его единственной местью за тот злополучный день.

Вот моя история, точь-в-точь, как ее рассказывают на зимних посиделках для наставления в мудрости юных норвежек. Им предоставляется на свой собственный страх выбирать между женою Гудбранда и женою Седой Бороды.

— Выбор не труден, — сказала мне миловидная соседка, которая недавно стала бабушкой, — умом и добродетелью нужно подражать жене Гудбранда. Вы, мужчины, куда смешнее, чем сами полагаете. Чуть дело коснется вашего самолюбия, вы начинаете любить правду и справедливость, как летучие мыши любят свет. Счастье этих господ состоит в том, чтобы прощать нас, когда сами виноваты, и великодушно предлагать нам забвение, когда они неправы. Самое разумное — дать им высказаться и притвориться, что веришь им. Только таким образом можно приручить этих удивительных зверей и водить их за нос, как итальянских буйволов.

— Но, тетя, — сказала одна русая головка, — не всегда ведь сумеешь смолчать. Не уступать, когда говоришь правду — право каждого человека.

— Не отступать, когда говоришь неправду, — это удовольствие королей! Какая женщина отказалась бы от этой королевской привилегии? Мы все ведь двоюродные сестры той милой дамы, которая, исчерпав все доводы, уничтожила своего супруга презрительным взглядом и сказала: «Милостивый государь, даю вам честное слово, что я права!»

Что ответить на это? Разве можно изобличить во лжи свою жену? К чему сила, если она не уступает слабости? Бедняга опустил голову и не сказал ни единого слова, но молчание — не всегда согласие.

— Сударыня, — проговорила молоденькая женщина, недавно вышедшая замуж, — мне кажется, что тут нечего выбирать. Если любишь своего мужа, все кажется легким. Думать и действовать во всем заодно с ним доставляет удовольствие.

— Да, дитя мое, это секрет семейной комедии. Все его знают, но никто им не пользуется. До тех пор, пока лучи медового месяца освещают молодое хозяйство, все идет как по маслу. Пока наш супруг исполняет все наши прихоти, мы настолько добры, что предоставляем ему полную свободу действий. Но позднее все изменяется. Как сохранить нашу власть? Юность и красота проходят, ума недостаточно. Иначе какая женщина не чувствовала бы себя счастливой? Чтобы остаться госпожой в доме, нужно обладать самой божественной из добродетелей — добротой слепой, глухой, немой, всепрощающей ради удовольствия прощать. Любить сильно, любить до крайности, для того, чтобы и нас любили немного, вот где секрет счастья женщины, вот в чем заключается и смысл сказки о Гудбранде!

Пальчик

Финская сказка

Было у одного крестьянина три сына: Пьер, Поль и Жан.

Пьер был толстый, румяный, ленивый и глупый.

Поль — тощий, жёлтый, завистливый и злой.

Жан — маленький, шустрый, весёлый и смелый. Старшие братья в насмешку называли его Пальчиком и уверяли, что он может спрятаться в отцовском сапоге. У крестьянина и было добра, что три сына. В кладовой у него валялись пустые мешки, а в погребе стояли пустые бочки. Поэтому даже тень медной монетки считалась у них в доме богатством.

Рожь была дорога, жизнь тяжела. И вот, как только сыновья подросли, отец стал уговаривать их пойти побродить по свету, поискать счастья.

— Не так-то легко жить у чужих людей и гнуть спину из-за куска хлеба, — говорил он, — а всё лучше, чем помирать дома с голоду.

Братья подумали, подумали и решили, что оно и вправду лучше.

А неподалёку от тех мест, где они жили, стоял королевский дворец.

Такого великолепного дворца не было, пожалуй, на всём свете. Хоть он и был деревянный, но зато с двадцатью резными балкончиками, а окон в нём была целая дюжина — шесть сверху, шесть внизу, и все со стёклами.

Но вот нежданно-негаданно за одну ночь прямо перед окнами дворца вырос огромный дуб, да такой ветвистый, что в королевских покоях стало темно.

Король приказал немедленно срубить дуб. Но как ни старались придворные дровосеки, у них ничего не получалось. Самые острые топоры тупились после первого же удара. А если кому-нибудь и удавалось срубить хоть одну ветку, вместо неё в тот же миг вырастали две, да притом вдвое толще срубленной.

Король обещал мешок золота тому, кто избавит его от этого неприятного соседства.

Однако и королевское обещание не помогло. Хочешь не хочешь, а пришлось королю сидеть среди бела дня при свечах.

Но это ещё полбеды. Гораздо хуже было то, что колодец королевского замка, неизвестно почему, вдруг высох до самого дна.