Полынные сказки (с илл.) - Коваль Юрий Иосифович. Страница 13
Еленакай хлопнула дверью и скрылась в доме.
Лавочник Чернов, который упал в снег, поднялся на ноги и хотел было собрать то, что выкинула Еленакай в снег — головку сахару и банку очень дорогого китайского чаю.
Но тут на крыльцо вышла младшая сестра. А звали её Натакай.
— Ай-яй-яй! — сказала Натакай. — Лавочник Чернов, что ты ползаешь тут по снегу?
— Да это я так… спотыкнулся.
— Это ты принёс нам головку сахару и китайского чая?
— Я и принёс.
— А где же они, эта головка и этот чай?
— Да вот они… в снегу валяются.
— И пусть валяются, — строго сказала Натакай. — Короче — или забирай свой чай да сахар, или оставляй в снегу штаны.
Натакай была совсем не похожа на сестру. Она была маленькая и плотненькая, весёлая и черноглазая. Кроме того, она всё прекрасно слышала и слушала за двоих.
— Да я… это, — сказал лавочник, — хотел сахар за штаны…
— Иди-иди, — строго сказала Натакай, — иди и помни, что сказала тебе добрая Еленакай: люди живут не так.
И лавочник ушёл и действительно думал о том, что сказала ему старшая сестра. Лавочник Чернов был не такой уж глупый, он понял, что Еленакай призывает его просто так отдавать людям чай и сахар.
«Нет уж, дудки, — думал Чернов. — Не дам никому даром ни сахару, ни чаю».
Так лавочник Чернов и не послушался совета. Он стал жить по-прежнему. И зря, конечно.
Когда лавочник ушёл, Натакай собрала то, что валялось в снегу, и сахар и чай она спрятала в очень и очень далёкий сундук. Она, конечно, знала, что Еленакай никогда не станет пить этот чай и грызть этот сахар. Но Натакай была мудрая младшая сестра. Она знала, что, если не брать ничего за работу, — им просто-напросто не прожить.
Всю долгую зиму, понемногу, подсыпала она в морковный чай настоящий китайский, подкладывала чуть-чуть сахарку, а добрая Еленакай ничего не замечала.
Сказка о жареном гусаке
А у батюшки попа был граммофон.
По вечерам из огромного поповского дома неслись волшебные неполынные звуки.
Ребятишки собирались у забора, слушали эти звуки и не могли их понять. А это был вальс «Амурские волны», его играл на пластинке духовой оркестр. Звучали медные трубы, а полыновцы не знали, что медные трубы есть на свете и что они могут звучать.
С неба сыпался и сыпался снег, звучали медные трубы, и полыновцы думали, что батюшка — огромный волшебник.
По праздникам приносили полыновцы в церковь тюки самотканых холстов да мешки хлебов. Батюшка, конечно, брал что хотел — и холст и хлеб, уносил домой. А Татьяна Дмитриевна покупала холст у попа и раздавала бедняцким семьям.
Километрах в пяти от Полыновки была деревня; в которой жили татары. Называлась деревня — Урлюдим.
И вот случилась в Урлюдиме беда.
Загорелся дом.
Сухой зимний ветер подхватил огненную солому с крыши, перебросил на соседнюю. И вспыхнул соседний дом. И так пять домов сгорели дотла.
Несчастные погорельцы бродили по соседним деревням, у кого ночевали, у кого хлеба просили.
Три татарина пришли к попу.
— Беда, батька, беда, — говорили они, стоя в снегу на коленях. — Помоги погорельцам.
Батюшка стоял на крыльце и почёсывал бороду. Татары просили денег, а денег давать не хотелось.
— Беда-то беда, — сказал он, — а денег-то нету.
— Ты дай сто рублей, — просил старший татарин. — А мы тебе вернём сто двадцать.
— Я вам сто, — сказал поп, — а вы — двести. Вот это разговор.
— Это плохой разговор, — сказал старший татарин. — Ты дай сто, а мы вернём сто тридцать.
— Ну нет, — сказал поп, — это не разговор.
Так торговались поп и три татарина и имели то плохой разговор, то хороший. Но для татар разговор получился плохой. Поп дал им сто рублей, а вернуть они должны были сто шестьдесят.
Делать было нечего — погорельцы взяли сто рублей.
А под Новый год пришли к попу три татарки.
— Спасибо, батька, за помощь, — говорили они, стоя в снегу на коленях, — спасибо, что помог бедным татарам. Вот тебе к празднику жареного гусака.
— Ладно, чего там, — отвечал поп. — Я всегда помогу ближнему. Пускай он и татарин.
Он взял гуся, завёрнутого в полотенце, и пошёл в дом. А там уж собралось за столом всё его семейство, да ещё гости приехали из села Болдова.
— Я гуся принёс, — сказал батюшка. — Сейчас есть будем. Татары гусака мне зажарили. Заводите граммофон.
Завели граммофон, и странные неполынные медные звуки охватили дом.
Стали разворачивать гусака, да гусак никак не разворачивался. Больно крепким узлом завязали татары полотенце.
— Погодите, дайте-ка я, — сказал поп, дёрнул за узел.
Полотенце распахнулось — и тут все остекленели от ужаса. На столе лежала волчья голова.
Сказка о ледянке
Лёля любила снег.
Ей нравилось, что снег пушистый. Холодный, а нежный. И немой. Не сравнить с дождём. Дождь говорливый, а снег — немой.
Каждое утро глядела Лёля в окно и видела одну картину.
Вот дед Игнат привёз на санях дрова. Скидывает дед на снег берёзовые чурки, а лошадка подёргивает спиной, чтобы освободиться от сосулек, намёрзших у неё на спине.
Вот дед Игнат привёз на санях дрова. Скидывает дед на снег золотые и влажные опилки, а с горы чёрными клубочками катятся к школе ребятишки, стучат лаптями по морозному крыльцу. И первой взбегает на крыльцо Марфуша, а уж последний это Ваня Антошкин.
Снова начинается урок, слышен ясный голос мамы, а с неба всё сыплется снег, заносит золотые опилки. Таинственно горит из-под снега берёзовое золото.
Лёля почти каждый день ходила на уроки, а иногда брала свою ледянку и бежала к оврагу, туда, где стоял самый маленький в деревне домик. Натакай выбегала навстречу, хотела подхватить Лёлю, затащить к себе в дом.
— Погоди, Натакай! Я на ледянке покатаюсь.
Лёля садилась на ледянку и мчалась вниз по склону в глубокий и дикий овраг.
У Лёли была хорошая ледянка, очень быстрая. Её сделал дед Игнат. Он взял старое решето, обмазал его глиной, смешанной с коровьим навозом. А уж потом дно решета Лёля полила водой. Застыла на морозе вода, получилась стремительная ледянка. Так было ловко и весело кататься на ней с горы.
Иногда вдруг закручивалась ледянка, как ледяная юла, а Лёля крутилась вместе с ней и не понимала уже, где небо, где земля, и вылетала в сугроб.
— Хватит, Лёля, хватит, — говорила Натакай. — Смотри, ты вся в снегу!
— Натакай! Натакай! Ещё немножко. Смотри, как быстро я лечу!
И Натакай смотрела и улыбалась, а из домика выходила добрая Еленакай, протягивала руки к солнцу, к снегу, к девочке, которая кувыркалась в снегу.
— Еленакай! — кричала Лёля. — Покатайся со мной.
Еленакай никогда и никого не слышала, а вот Лёлю всегда понимала.
— Да что ты, Лёля, — сказала она. — Мне шить надо.
— Покатайся, ну пожалуйста, ну разочек.
Высокая и голубоглазая Еленакай оглянулась. Никого вокруг не было видно. Только её сестра Натакай подметала веником снег со ступенек из дома. Еленакай никогда не могла отказать, если её просили.
— Что поделать? — сказала Еленакай. — Покатаюсь с девочкой с горы в последний раз.
И Еленакай села на ледянку, взяла на руки Лёлю. Они понеслись под гору бешено и быстро. Замирало сердце от снежного ветра, а ледянка закрутилась — и они вывалились в снег.
Еленакай смеялась, выбираясь из снега. А потом взяла за руку Лёлю, и они стали подниматься в гору и тянули за собою ледянку.
— Давай ещё разок, Еленакай, — попросила Лёля.
Еленакай оглянулась — никого не было вокруг.
— Давай, — сказала она.
И снова они помчались, и Лёлю прижимала к своему сердцу добрая Еленакай.
Сказка про серебряного сокола, которую рассказала Натакай
