Пути пилигримов - Гнездилов А. В.. Страница 28

Как странно, что привычный мир внезапно изменился вместе с приходом болезни. Нет, он не стал острее видеть или лучше слышать, но он точно в разговоре с придворными различает правду и ложь, он безошибочно чувствует лицемерную лесть. Он улавливает взгляды толпы, приходящей к нему с корыстными просьбами и жалобами — то зависть, то снисходительность, то насмешка. И нет ни одного, кто проявил бы сочувствие, искреннюю печаль, безоглядную верность. Однако и наедине с собой король не чувствовал покоя. Крепкие стены дворца не признавали его власти и таили холодную враждебность. С тех пор как он занял королевскую резиденцию, он лишился сна. Страх, тревога, ожидание беды наполнили его ночные часы. Но самое отвратительное, что его вовлекали в какую-то дьявольскую игру. Как только сновидения овладевали волей Олафа, он претерпевал жуткую метаморфозу, превращаясь в гнусного шута. Да, да, вместо короны на его голове появлялся шутовской колпак с бубенцами, вместо скипетра — уродливая кукла с высунутым языком. Вместе с этим во дворец возвращалась прежняя жизнь.

Свергнутый им король Сигурда вновь восседал на троне вместе с Хельгой. Веселые пиры длились всю ночь, звучала музыка, танцевали придворные и гости, а гордый Олаф должен был кривляться и смешить всю эту разряженную толпу. О, сколько раз он пытался заявить и отстоять с мечом в руках свои права. Эти моменты особенно веселили собравшихся. Гомерический хохот сопровождал его попытки сражаться. Увы, ему подсовывали картонные латы и деревянное оружие. Грозный воин служил посмешищем. Его позор видела королева, и в глазах ее он не встречал участия. В холодном поту, с бешено бьющимся сердцем просыпался Олаф от этих снов и будил Хельгу. Понимая всю бессмысленность своих слов, он долгие часы требовал от нее признания, что она участвует в его сновидениях, что она колдунья. Мольбы и угрозы сменяли друг друга, но королева плакала или молчала. Король не мог преодолеть себя, ведь во сне он видел ее рядом с Сигурдом, и она выглядела радостной и счастливой! И в конце концов свидетельством его правоты могли служить их дети. Принц с возрастом все более походил на Сигурда, а принцесса сторонилась отца, и улыбку ее он видел лишь в то время, когда она спала. Дворец не служил Олафу убежищем, а самые близкие люди не могли поддержать его. Конечно же, у него была еще тайная фаворитка. Холодность королевы и отчужденность детей заставили его искать утешения в ином. Неизвестно, в счастливую ли минуту судьба свела его с болотной феей. Она знала толк в чародействе и могла угадывать его желания. В ночи полнолуния она принимала образ королевы Хельги и встречала Олафа в зеркальных садах своих владений. Деревья и животные, духи природы и тени ушедших людей принимали участие в этих празднествах, но не давали они утоленья жаждущей душе короля. Всего лишь забвение дарили они, и утро заставало Олафа на краю топкого, туманного болота. С тоской и ужасом смотрел он на зловонную хлябь, где еще недавно плясали синие огоньки, звучала музыка и кружились влюбленные пары.

Нет, и фея не могла помочь ему. Волшебные настои не излечивали и не одурманивали его, а ядовитые пауки и змеи отказывались жалить короля, чтобы ускорить его конец.

И когда наконец король осознал свое одиночество и бессмысленность прожитой жизни, последняя надежда покинула его. «Смерти! Прошу смерти! Помогите хоть кто-нибудь умереть! Я сам разрушал этот мир и его гармонию, но если найдется в ком-нибудь хоть капля милосердия, пусть он придет облегчить мою муку!»

И сгустился воздух у ложа Олафа, и он увидел пред собою короля Сигурда. Не его ли считал умирающий своим самым страшным врагом? Не его ли жизнь, очаг и любовь сокрушил король Олаф? Но теперь именно он принес последний стакан воды для страдающего. Не посмел рыцарь глядеть в глаза Сигурду, но со слезами принял питье и осушил сосуд одним глотком. И, верно, не простую воду, но стакан любви принял Олаф, ибо мигом спала с него тяжесть и боль. Дивный хор ангелов зазвучал в его ушах. С любовью и благодарностью он приник к руке старого короля, и оба поднялись в Небо, где занималась утренняя заря.

Живой огонь

В конце декабря в город пришли морозы. Извечная сырость делала их особенно пронзительными, ледяной воздух до боли кусал лица прохожих. Хуже всех приходилось старикам. Даже в домах их донимало мертвенное дыхание зимы, и одного взгляда в замерзшее окно было достаточно, чтобы до костей прочувствовать безжалостную окаменелость земли, стылую вязь заиндевелых стекол, тоскливую темень пустынных улиц.

Корнелий Лет всю свою жизнь провел в кресле архивариуса. Жизнь старых бумаг, документов, писем, книг погрузила его в странное безвременье. Он жил, не ощущая дней, месяцев, годов. Архивы дарили ему ключи ко многим тайнам, и, когда Корнелий заглядывал в книги по истории, чувство превосходства складывало его губы в едкую улыбку. Политика, дипломатия, тщеславие не могли обмануть его и облетали, как бумажные фантики. У него в руках были фанты мировых событий. Корнелий имел свою историю, перед которой ложь казалась бессильной.

Но сейчас имело значение не это. Бедняга архивариус за своими занятиями не заметил, как состарился. Душа, привыкшая к спокойствию, вдруг обнаружила, что у нее украли тело. Сильное, упругое, гибкое, оно превратилось в слабое, немощное, больное и в зимнюю пору страдало от постоянного холода, в котором умещались не только физические недуги, но и душевные — одиночество, потеря будущего, тревога, печаль… Сравнительный комфорт, который он создал за свою жизнь, не давал убежища от старости, от бессонных ночей, от сожалений, что он прожил свой век впустую, не ощутив целостности жизни. Да, он был ключником, хранителем сокровенных тайн людей, домов, вещей, — но не более. Причастность к чужим секретам не делала его участником жизни.

В канун Нового года случилось так, что Корнелий, не в силах выносить терзавшего его холода, бежал от него на улицу. Электрический свет, ядовитые огоньки газа не могли согреть его. Цветные елочные гирлянды переливались смехом, когда он протягивал к ним замерзающие руки. Он останавливал прохожих, чтобы выпросить спички, но безуспешно. Люди спешили и, взглянув в облитое слезами лицо, досадливо протягивали ему какую-то мелочь. Никто не понимал, какого огня нужно этому несчастному старику.

Тогда ужас охватил архивариуса. Неужели это конец? Вот, через пару часов, на ярко освещенной улице, среди толпы людей, он замерзнет и умрет. Приедет карета помощи, и равнодушные служители Эскулапа бросят его тело в темную нишу, как десяток-друтой пьяниц. В статистике жертв новогоднего праздника никто не утрудит себя памятью о его жизни, о его трагедии, о его смысле. Нет, лучше уж идти к природе. Пусть ее красота, в оправе белых сугробов, нарождающегося месяца, легкого танца снежинок, создаст хоть намек на величие человеческой жизни, на ценность ее прихода и окончания! Корнелий побрел по дороге, ведущей за город. История его собственной жизни явилась в его сознании, и он пытался найти в ней смысл и объяснение столь бесславному и безжалостному завершению. Все как-то буднично просто. Его молодость, влюбленность, стихи. Его избранница Лесли, кружащая головы ему и двум его приятелям. Их неизменная компания, где ее именуют королевой трех пажей. Потом его тяжелое объяснение в любви и ее отказ с обидным предложением дружбы. Его угроза, что он покончит с собой, если она отвергнет его, и ее долгожданное «да»…

Он понимает, что ее согласие вызвано жалостью, но думает, что сумеет завоевать ее сердце. Глупое самообольщение. Второй «паж» отвоевывает ее, и Лесли обещает ему свою руку. Оправдываясь, «королева» говорит, что Корнелию была нужна не она, а лишь ее красота, которой он хочет защититься от мира. Возражать ей бесполезно, и он вступает в союз с третьим «пажом». Что ж, пусть она никому не достанется — вот решение двух ревнующих друзей, или, вернее сказать, врагов. И вот не пустяковая угроза заставила их удачливого соперника исчезнуть из жизни Лесли. Она осталась одна, без трех пажей, и, кажется, после всего что произошло, так и не нашла себе пары. Дальше все шло словно без участия Корнелия. Он окончил учебу, стал архивариусом, коллекционировал письма, антиквариат… пока не прошла жизнь.