Унесенные ветром. Том 2 - Митчелл Маргарет. Страница 123

— Садитесь, — отрывисто приказал Ретт, проходя следом за ней в комнату.

Новый, неведомый дотоле страх овладел Скарлетт, — страх, по сравнению с которым боязнь встретиться с Реттом лицом к лицу казалась ерундой. Он выглядел и говорил и вел себя сейчас, как чужой человек. Перед ней был Ретт-грубиян — таким она прежде никогда его не видела. Никогда, даже в самые интимные минуты, он не был таким — в худшем случае проявлял к ней небрежение. Даже в гневе он был мягок и ехиден, а виски обычно лишь обостряло его ехидство. Сначала Скарлетт злилась и пыталась сломить его небрежение, но вскоре смирилась — ее это даже устраивало. Долгое время она считала, что ему все безразлично и что ко всему в жизни, включая ее, он относится не всерьез, а как к шутке. Но сейчас, глядя на него через стол, она поняла — и у нее засосало под ложечкой, — что наконец появилось что-то ему небезразличное, далеко не безразличное.

— Не вижу оснований, почему бы вам не выпить на ночь, даже если я плохо воспитан и сегодня явился ночевать домой, — сказал он. — Налить?

— Я вовсе не собиралась пить, — сухо ответила она. — Просто услышала шум и спустилась.

— Ничего вы не слышали. И не стали бы вы спускаться, если б знали, что я дома. А я сидел здесь и слушал, как вы бегаете у себя по комнате. Вам, видно, очень нужно выпить. Так выпейте.

— Я вовсе не…

Он взял графин и плеснул в рюмку коньяку, так что перелилось через край.

— Держите, — сказал он, всовывая ей рюмку в руку. — Вас всю трясет. Да перестаньте прикидываться. Я знаю, что вы втихую пьете, и знаю сколько. Я уже давно собирался вам сказать, чтоб вы перестали притворяться и пили в открытую, если вам охота. Вы что, думаете, меня хоть сколько-нибудь занимает то, что вы пристрастились к коньячку?

Она взяла мокрую рюмку, честя его про себя на чем свет стоит. Он читает ее мысли, как раскрытую книгу. Он всегда читал ее мысли, а как раз от него-то она и хотела их скрыть.

— Пейте же, говорю вам.

Она подняла рюмку и резким движением руки, не сгибая запястья, опрокинула содержимое себе в рот — совсем как это делал Джералд, когда пил чистое виски, — опрокинула, не думая о том, каким привычным и неженским выглядит этот жест. Ретт не преминул это отметить, и уголок его рта пополз вниз.

— Присядьте, и давайте мило, по-домашнему поговорим об изысканном приеме, на котором мы только что побывали.

— Вы пьяны, — холодно сказала она, — а я хочу лечь.

— Я очень пьян и намерен надраться еще больше до конца вечера. А вы никуда не пойдете и не ляжете — пока. Садитесь же.

Голос его звучал все так же подчеркнуто холодно и тягуче, но она почувствовала за этими словами рвущуюся наружу ярость — ярость безжалостную, как удар хлыста. Она колебалась, не зная, на что решиться, но он уже стоял рядом и крепко схватил ее за руку, причинив ей боль. Он слегка вывернул ей руку, и, вскрикнув от боли, Скарлетт поспешила сесть. Вот теперь ей стало страшно — так страшно, как еще никогда в жизни. Когда он нагнулся к ней, она увидела, что лицо у него темно-багровое, а глаза по-прежнему угрожающе сверкают. И было что-то в их глубине, чего она прежде не видела, не могла понять, что-то более сильное, чем гнев, более сильное, чем боль, владело им, отчего глаза его сейчас горели красноватым огнем, как два раскаленных угля. Он долго смотрел на нее — сверху вниз, — так долго, что, не в силах сохранить вызывающий вид, она вынуждена была опустить глаза; тогда он тяжело рухнул в кресло напротив нее и налил себе еще коньяку. Мозг Скарлетт лихорадочно работал, придумывая систему обороны. Но пока Ретт не заговорит, ей ведь трудно что-то сказать, ибо она в точности не знала, в чем он ее обвиняет.

Он медленно пил, наблюдая за ней поверх края рюмки, и она вся напряглась, стараясь сдержать дрожь. Какое-то время лицо его оставалось застывшим, потом он рассмеялся, продолжая на нее смотреть, и при звуке его смеха ее снова затрясло.

— Забавная была комедия сегодня вечером, верно? Она молчала, лишь поджала пальцы в свободных туфлях, надеясь, что, быть может, это уймет ее дрожь.

— Прелестная комедия со всеми необходимыми действующими лицами. Селяне, собравшиеся, чтобы закидать камнями падшую женщину; опозоренный муж, поддерживающий свою жену, как и подобает джентльмену; опозоренная жена, в порыве христианского милосердия широко раскинувшая крылья своей безупречной репутации, чтобы все ими прикрыть. И любовник…

— Прошу вас.

— Не просите. Во всяком случае, сегодня. Слишком уж все это занимательно. И любовник, выглядящий абсолютным идиотом и мечтающий уж лучше умереть. Как вы чувствовали себя, моя дорогая, когда женщина, которую вы ненавидите, стояла рядом с вами и прикрывала ваши грехи? Садитесь же.

Она села.

— Вы, я полагаю, едва ли больше ее за это полюбили? Вы сейчас раздумываете, знает ли она все про вас и Эшли.., раздумываете, почему она так поступила, если знает.., и, быть может, она это сделала только для того, чтобы спасти собственное лицо. И вы считаете, что она дурочка, хотя это спасло вашу шкуру. Тем не менее…

— Я не желаю больше слушать…

— Нет, вы меня выслушаете. И я скажу вам это, чтобы избавить вас от лишних волнений. Мисс Мелли действительно дурочка, но не в том смысле, как вы думаете. Ей, конечно же, кто-то все рассказал, но она этому не поверила. Даже если бы она увидела своими глазами, все равно бы не поверила. Слишком много в ней благородства, чтобы она могла поверить в отсутствие благородства у тех, кого любит. Я не знаю, какую ложь сказал ей Эшли Уилкс.., но любая самая неуклюжая ложь сойдет, ибо она любит Эшли и любит вас. Честно говоря, не понимаю, почему она вас любит, но факт остается фактом. Так что придется вам нести и этот крест.

— Если бы вы не были так пьяны и не вели себя так оскорбительно, я бы все вам объяснила, — сказала Скарлетт, к которой в какой-то мере вернулось самообладание. — Но сейчас…

— А меня не интересуют ваши объяснения. Я знаю правду лучше, чем вы. Клянусь богом, если вы еще хоть раз встанете с этого стула… Однако куда больше, чем сегодняшняя комедия, меня забавляет то, что вы из высокоцеломудренных соображений отказывали мне в радостях супружеского ложа из-за моих многочисленных грехов, а сами вожделели в душе Эшли Уилкса. «Вожделели в душе» — хорошее выражение, верно? Сколько хороших выражений в этой книжице, правда?

«Какой книжице? Какой?» — мысли ее метались, глупо, бессмысленно, а глаза испуганно озирали комнату, машинально отмечая тусклый блеск тяжелого серебра в неверном свете свечи, пугающую темноту в углах.

— Я был изгнан потому, что моя грубая страсть оскорбляла ваши утонченные чувства.., и потому, что вы не хотели больше иметь детей. Бог ты мой, до чего же мне было больно! Как меня это ранило! Что ж, я ушел из дома, нашел себе милые утехи, а вас предоставил вашим утонченным чувствам. Вы же все это время гонялись за многострадальным мистером Уилксом. Ну, а он-то, черт бы его подрал, чего мучается? В мыслях не может сохранять верность жене и не может физически быть ей неверным. Неужели нельзя на что-то решиться — раз и навсегда? Вы бы не возражали рожать ему детей, верно.., и выдавать их за моих?

Она с криком вскочила на ноги, но он мгновенно поднялся с места и с легким смешком, от которого у Скарлетт кровь застыла в жилах, крепко прижал ее плечи к спинке стула своими большими смуглыми руками и заставил снова сесть.

— Посмотрите на мои руки, дорогая моя, — сказал он, сгибая их перед ней и разгибая. — Я мог бы запросто разорвать вас на куски и разорвал бы, лишь бы изгнать Эшли из ваших мыслей. Но это не поможет. Значит, придется убрать его из ваших мыслей иначе. Вот я сейчас возьму этими руками вашу голову и раздавлю как орех, так что никаких мыслей в ней не останется.

Он взял ее голову в руки, пальцы его погрузились в ее распущенные волосы, они ласкали — твердые, сильные, потом приподняли ее лицо. На нее смотрел совсем чужой человек — пьяный незнакомец, гнусаво растягивающий слова. Ей всегда была присуща этакая звериная смелость, и сейчас, перед лицом опасности, она почувствовала, как в ней забурлила кровь, и спина ее выпрямилась, глаза сузились, — Вы пьяный идиот, — сказала она. — Уберите прочь руки. К ее великому изумлению, он послушался и, присев на край стола, налил себе еще коньяку.