Унесенные ветром. Том 2 - Митчелл Маргарет. Страница 40

— Ах, Фрэнк, сколько же нам все это терпеть?

— До тех пор, пока янки будут так ненавидеть нас, лапочка!

— Но неужели никто ничего не может сделать? Фрэнк устало провел рукой по мокрой бороде.

— Мы кое-что делаем.

— Что?

— К чему болтать, пока ничего не добились! На это могут уйти годы. Возможно.., возможно, Юг навсегда останется таким.

— Ох нет!

— Лапочка, пойдемте спать, вы, должно быть, совсем замерзли. Вас всю колотит.

— Но когда же это кончится?

— Тогда, когда мы снова получим право голоса, лапочка. Когда каждый, кто сражался, отстаивая наш Юг, сможет опустить в урну избирательный бюллетень с именем южанина и демократа.

— Бюллетень? — в отчаянии воскликнула она. — Да какой толк от этого бюллетеня, когда негры потеряли разум.., когда янки отравляют ям душу, настраивая против нас?

Фрэнк терпеливо принялся ей объяснять, но у Скарлетт в голове не укладывалось, как с помощью выборов можно избежать беды. Зато она с облегчением подумала о том, что Джонас Уилкерсон никогда уже не будет больше угрожать Таре, и еще она подумала о Тони.

— О, бедные Фонтейны! — воскликнула она. — У них остался один только Алекс, а ведь в Мимозе столько дел. Ну, почему у Тони не хватило ума.., почему он не подумал проделать все ночью, чтоб никто не узнал, что это он? Ведь во время весенней пахоты он куда нужнее у себя дома, чем где-то в Техасе.

Фрэнк обнял ее. Обычно он делал это робко, словно боясь, что она нетерпеливо сбросит его руку, но сегодня взгляд его был устремлен куда-то вдаль, а рука крепко обвила ее талию.

— Сейчас есть вещи поважнее пахоты, лапочка. И одна из них — вселить страх в негров и дать этим подлипалам хороший урок., И до тех пор пока есть такие славные ребята, как Тони, я думаю, мы можем не слишком волноваться насчет будущего нашего Юга. Пошли спать.

— Но, Фрэнк…

— Если мы будем держаться вместе и ни на дюйм не уступим янки, настанет день, когда мы победим. И не ломайте над этим свою хорошенькую головку, лапочка. Предоставьте мужчинам волноваться. Возможно, при нашей жизни этого еще и не будет, но такой день настанет. Янки надоест донимать нас, когда они увидят, что не в силах ничего с нами поделать, и тогда мы сможем спокойно и достойно жить и воспитывать наших детей.

Скарлетт подумала об Уэйде и о тайне, которую носила в себе уже несколько дней. Нет, не хочет она, чтобы дети ее росли среди этого разгула ненависти и неуверенности в завтрашнем дне, среди ожесточения и насилия, способных прорваться в любую секунду, среди бедности, тяжких невзгод, ненадежности. Не хочет она, чтобы ее дети знали такое. Ей нужен прочный, упорядоченный мир, чтобы она могла спокойно смотреть вперед и знать, что ее детям обеспечено безопасное будущее, — мир, где ее дети будут жить в тепле, обласканные, хорошо одетые, сытые.

Фрэнк считал, что всего этого можно добиться голосованием. Голосованием? Да при чем тут голосование? Ни один порядочный человек на Юге никогда уже не будет иметь права голоса. На свете есть только одно надежное средство против любой беды, которую может обрушить на человека судьба, это — деньги. «Нужны деньги, — лихорадочно думала Скарлетт, — много, много денег, чтобы уберечься от беды».

И без всяких околичностей она объявила Фрэнку, что ждет ребенка.

Не одну неделю после побега Тони солдаты-янки являлись к тете Питти и устраивали в доме обыск. Они приезжали в самые неожиданные часы, без всякого предупреждения, и заполняли дом. Они разбредались по комнатам, задавали вопросы, открывали шкафы, щупали висевшую на вешалках одежду, заглядывали под кровати. Военные власти прослышали, что Тони направили к мисс Питти, и были уверены, что он все еще скрывается тут или где-то поблизости.

В результате тетя Питти постоянно пребывала в состоянии «трепыханья», как выражался дядюшка Питер: ведь в ее спальне мог в любую минуту появиться офицер, а то и целый взвод. Но Фрэнк и Скарлетт ни словом не обмолвились о кратком визите Тони, так что старушка ничего не могла выболтать, даже если бы ей и захотелось. Поэтому она вполне чистосердечно, дрожащим голоском объясняла, что видела Тони Фонтейна всего раз в жизни и было это на рождество 1862 года.

— И знаете, — поспешно добавляла она, слегка задыхаясь и стремясь выказать солдатам-янки свое доброе отношение, — он, тогда был очень навеселе.

Скарлетт, которая плохо переносила первые месяцы беременности и чувствовала себя совсем несчастной, то принималась страстно ненавидеть синемундирников, нарушавших ее затворничество и нередко уносивших с собой разные приглянувшиеся мелочи, то не менее страстно боялась, как бы Тони не навлек на всех них беду. В тюрьмах полно было людей, арестованных за куда меньшие проступки. Она знала, что, если хотя бы доля правды выплывет наружу и будет доказана, всех их — не только ее и Франка, но и ни в чем не повинную тетю Питти — заключат в острог. Вот уже некоторое время в Вашингтоне шли разговоры о том, чтобы конфисковать всю «собственность мятежников» и за счет этого заплатить военные долги Соединенных Штатов, — из-за подобных слухов Скарлетт находилась в состоянии страха и непрестанной тревоги. А теперь по Атланте еще пошли разговоры о конфискации собственности тех, кто нарушил законы военного времени, и Скарлетт тряслась, опасаясь, как бы им с Франком не лишиться не только свободы, но и дома, и лавки, и лесопилки. Впрочем, даже если военные власти не отберут у них собственность, все и так пойдет прахом, как только их с Франком посадят в тюрьму, — кто же будет вести дела в их отсутствие?

Она ненавидела Тони за то, что он навлек на них все эти страхи. Как он мог так поступить со своими друзьями? И как мог» Эшли послать к ним Тони? Никогда в жизни она больше не станет никому помогать, раз янки могут потом налететь на нее, как рой ос. Нет, она запрет свою дверь для всех, кому нужна помощь, за исключением, конечно, Эшли. Многие недели после стремительного наезда Тони она пробуждалась от тревожного сна, заслышав цокот копыт на дороге, в страхе, что это Эшли вынужден теперь бежать в Техас из-за того, что оказал помощь Тони. Она понятия не имела, как обстоят у Эшли дела, ибо не смела написать в Тару о полуночном появлении Тони. Ведь янки могли перехватить письмо, и тогда беда придет и на плантацию. Но неделя проходила за неделей, а скверных вестей не поступало, и стало ясно, что Эшли удалось выйти сухим из воды. Да и янки в конце концов перестали им досаждать.

Но даже это не избавило Скарлетт от страха, который поселился в ней с того дня, когда Тони постучал к ним в дверь, — страха, еще более панического, чем во время осады, когда она боялась, как бы в нее не угодил снаряд, — еще более панического даже, чем перед солдатами Шермана в последние дни войны. Появление Тони в ту бурную, исхлестанную дождем ночь словно сорвало благостные шоры с ее глаз, и она увидела, на сколь зыбкой основе зиждется ее жизнь.

Глядя вокруг себя той холодной весной 1866 года, Скарлетт начала понимать, в каком положении находится она сама, да и весь Юг. Она может изворачиваться и строить планы, она может работать, как никогда не работали ее рабы, она может изощриться и преодолеть все тяготы, она может, благодаря своему упорству, разрешить проблемы, к которым ее никак не подготовила жизнь, но сколько бы она ни трудилась, какие бы жертвы ни приносила, какую бы ни проявляла изобретательность, то немногое, что она сумеет наскрести столь дорогой ценой, могут в любую минуту отобрать. И случись такое, у нее нет никаких прав, ей не к кому обратиться за возмещением убытков, кроме все тех же идиотских судов, о которых с такой горечью говорил Тони, — военных судов с их произволом. Янки поставили Юг на колени и намерены держать его в таком состоянии. Словно исполинская злая рука взяла и все перевернула, и те, кто когда-то правил на Юге, стали теперь куда беззащитнее своих бывших рабов. В Джорджии было размещено несметное множество гарнизонов, и в Атланте солдат находилось более чем достаточно. Командиры-янки в разных городах обладали всей полнотой власти — даже правом карать и миловать гражданских лиц, — чем янки и пользовались. Они могли — да так и поступали — засадить человека в тюрьму по любой причине и даже без всякой причины вообще, отобрать у него собственность, повесить его. Они могли — да так и поступали — мучить и изводить людей, выпуская противоречивые постановления о том, как надо вести дела, сколько платить слугам, что говорить на публике и в частных беседах, что писать в газетах. Они устанавливали, как, когда и где следует выбрасывать мусор, решали, какие песни могут петь дочери и жены бывших конфедератов, так что пение «Дикси» или «Славного голубого флага» рассматривалось как преступление, почти равное измене. Они издали указ, согласно которому почта выдавала письма лишь тем, кто подписал Железную клятву [9], а порою люди не могли получить свидетельство о браке, не приняв ненавистной присяги.