Приключения в лесу - Хайтов Николай. Страница 25

Ветер, рыча, забивал последний гвоздь в ледяную кольчугу Сосны, но лучи Солнца растопили её. Рассвирепел Древолом, рассердился — он, легко игравший облаками, не мог остановить лучи, и ледяная кольчуга быстро таяла и превращалась в капли. Тогда Древолом набросился на Сосну, однако было уже поздно: ему не удалось сломать дерево, он только отряхнул с него снег. Дерево снова подняло свои заострённые ветви и, ударив ветер, зашумело и засмеялось. А он сломя голову бросился вниз, спрятался в овраге и застонал, зализывая раны.

То ли от стыда, то ли от боли, холодный ветер долго таился и скрывался. Нашлись даже молодые легкомысленные деревца, которые подумали, что Древолом никогда не вернётся. Но старые деревья, много повоевавшие на своём веку, недоверчиво покачивали израненными ветвями. Им было знакомо коварство давнего врага, и затишье только настораживало их. Они знали: затишье делает деревья ленивыми и неосторожными, их корни и стебли становятся тонкими, и стоит Древолому снова появиться, он начнёт валить не отдельные деревья, а целые леса!

Знали это старые деревья и в ужасе ждали нового нападения.

С вершины Островерхого утёса Сосна первая заметила появление врага. Это было тёплым июньским днём, после обеда. Пчёлы, прилетевшие к ней за пыльцой, внезапно покинули сладкое поле, тревожно зажужжали и скрылись в своих ульях. Ласточки беспокойно кричали и стрелой носились низко над землёй. Поток, дремавший в овраге, как-то странно и испуганно зажурчал. И вот на западе показалось что-то чёрное, повеяло холодом, и сосновые иглы подали знак тревоги.

Сосна знала: за чёрной тучей скрывается Древолом. Она подумала: «Что на этот раз придумает мой старый враг? Плётки? Но тогда он повредит лишь какую-нибудь иголку. Толчки? Он уж не раз пытался, но ему пришлось отступить. Уж не закутает ли он меня опять в лёд и иней?.. Лёд — в июне?» Сосна засмеялась, и ветви её презрительно зашумели.

Бедная, наивная Сосна! Не знала она, что этот смех дорого ей обойдётся. Ведь даже Солнце зажмурилось, увидев, что ветер целится не в Сосну, а в тучи. С громовым треском и молниями он сталкивал тучи друг с другом. Пригонял новые и снова сталкивал их…

Туча за тучей неслись по небу, раскаты грома следовали один за другим.

Сталкивались тучи, сверкали молнии, раскалывая, озаряя искрами потемневшее небо, и с грохотом вонзались в землю.

Разве в землю целился ветер? О нет! Он хотел ударить в Сосну, поджечь её, разнести в щепки. Но в своём ожесточении он никак не мог попасть в неё, и молнии ударяли то влево, то вправо, натыкались на камни и угасали так же внезапно, как и вспыхивали. Перепуганные птицы попрятались в дупла, лес застонал от ужаса. Сосна же не кричала и не плакала, а только от гнева и негодования скрипела зубами. Что она могла сделать? Только ждать.

Но долго ждать не пришлось. Одна из молний наконец-то попала в Сосну, сломала верхушку и по коре пробралась к корням. И, наверное, ствол раскололся бы пополам, если бы не был таким крепким и кряжистым. Послышался треск, запахло жжёной корой, а ветер злорадно захохотал… и вдруг остолбенел. Потому что сквозь дым боя увидел, что Сосна, хоть и со сломанной макушкой, всё так же неколебимо стоит на вершине Островерхого утёса.

Все тучи были разбиты. Намокли от дождя невоспламенившиеся молнии. Тогда Древолом схватил отсечённую верхушку и с этим трофеем умчался дальше, даже не взглянув на улюлюкавшие ему вслед деревья.

Раны, нанесённые молнией, болят. Но гораздо больнее раны от насмешек — ничего нет на свете сильнее этой боли. Спросите у ветра, который сам испытал, как жалит насмешка. Ведь именно она заставила его прибегнуть к самому последнему и отчаянному средству.

Даже камни, хотя их и называют «холодными» и «бездушными», краснеют, вспоминая то, что сделал тогда ветер. А трёхсотлетний Бук из оврага от горя тут же сбросил всю листву.

Но что же всё-таки случилось в тот самый тяжёлый для леса и лесных деревьев летний день?

Если вы помните, после боя ветер, схватив отломанную макушку Сосны, умчался. Он хотел спрятаться от насмешек и издевательств — но куда, куда? И вот он забился в трубу дома в селе Плетвар.

Но только он устроился в трубе и ещё дух не успел перевести, как снизу раздались крики и ругань:

— Ох уж этот проклятый дым — вышибает его обратно! Ох уж эти сырые дрова — не горят! И эта проклятая печка — не топится!

Когда крики прекращались, кто-то начинал дуть — долго, упорно, но это ни к чему не приводило, потому что, как известно, если ветер заберётся в трубу, дуть бесполезно. Дуть переставали, и снова слышались возмущённые возгласы:

— Ох, эти проклятые сырые дрова, никак они не горят! Ох, эта проклятая жизнь!

Древолом слушал проклятия крестьянина, и в голове его постепенно рождалась коварная мысль:

«А что сделает крестьянин, если я не вылезу из трубы? Будет дуть, пока наконец не поймёт, что лучшие дрова — сосновые. Тогда он вскинет на плечо топор и пойдёт за ними в лес. Вот сломанная Сосна и станет его первой жертвой».

При слове «жертва» озлобленный ветер даже подпрыгнул. А знаете, что получается при каждом прыжке ветра в трубе? Дым, едкий и густой, от которого текут слёзы и самый смирный человек выходит из себя. А крестьянин из Плетвара был не только глупый, но и вспыльчивый. Недолго думая схватил топор и тут же отправился в лес. Как и полагал ветер, крестьянин сразу заметил сломанную Сосну и со всех ног бросился к Островерхому утёсу. На вершине остановился, поплевал на руки и принялся рубить: «Р-раз, ра-а-аз».

Лес после грозы собирался спать, как вдруг раздались удары топора. Деревья вздрогнули и, охваченные недобрым предчувствием, стали насторожённо прислушиваться. И услышали торжествующие крики ветра:

— Трусливые деревья-я, конец пришёл Сосне! Смотрите и трепещите! Глядите, как она покатится в пропасть и разлетится в щепки! Трепещите! Запомните, как мстит Древолом!.. И трепещите! — Ветер выл, скалил зубы и рычал, радуясь успеху коварного плана.

Но друзья Сосны не дремали.

Первым услышал зловещий стук топора Паук. Только было собрался он разорвать муху, попавшую в паутину, как в его ушах раздалось сильное и отрывистое «ра-аз, ра-аз». Паук забыл о добыче, встревожился и насторожился.

Отчего заволновались и зашумели деревья, понятно: на Островерхом утёсе погибало дерево. Но почему встревожился Паук? А встревожился он оттого, что был умнее всех обитателей леса. Сидя в засаде, он часами наблюдал за всем, что происходило вокруг него, и целыми сутками размышлял.

Например, он подсчитал, что в день уничтожает тридцать четыре мухи. А от каждой взрослой мухи, как известно, рождается двести новых, так что Паук за день сокращал мушиное племя на шесть тысяч восемьсот штук. Только он один! А сколько в лесу пауков? И сколько мух они уничтожают? Не сосчитать. Бесчисленное множество.

«А какую благодарность получаю я за это? — размышлял Паук. — Одну брань. Меня обзывают коварным кровопийцей. И это за то, что я уничтожаю легионы вредных насекомых. А вот Лису, которая десятками душит кур, хотя ей достаточно и одной, чтобы наесться, величают кумой. Разве это справедливо? Разве разумно? И что вообще можно сказать о разуме людей, если они вырубают лес? — продолжал Паук свои рассуждения. — Разве это земля, если на ней нет даже двух веток, к которым можно прикрепить паутину, нет ни тени, ни воды, ни свежести, ни прохлады? Какая же это земля?»

И, услышав удары топора, решил: «Если топор разгуляется, мне придётся плохо! Не на что будет натягивать паутину, а без заслона лесных деревьев ветер сдует меня, как соломинку. Ветер, подлец, хохочет на вершине… Я сказал — на вершине. Но ведь там Сосна!

Неужели в страшную минуту мы оставим Сосну? — подумал Паук. — Ну нет! — И он в тревоге зашевелился. — Да будь я проклят, если не подниму всё живое на защиту Сосны!»

Всё это с быстротой молнии пронеслось в его голове между вторым и третьим ударом топора. Когда раздался четвёртый удар, решение было принято и приведено в исполнение. Оставив свою жертву, Паук быстро взобрался на вершину ближайшего дерева, привязал паутинку и ловко стал её тянуть к соседним деревьям. При пятом и шестом ударе топора провод лесного телеграфа уже опутал весь лес.