Красная звездочка - Потапова Алла Вячеславовна. Страница 4

— Быстрее, быстрее, — торопит она нас, боясь опоздать.

А вот и склад. Два ряда: люди и сани. Очередь двигалась быстро. Стояли в ней женщины, дети и совсем старенькие бабушки и дедушки. Кладовщик в военной одежде одной рукой разбирает бумажки, которые ему протягивают желающие получить дрова. Всё время одной рукой. Я сначала не поняла, почему. Но кладовщик повернулся — и стал виден пустой рукав, пристёгнутый булавкой. На груди у него темнел орден…

Четыре молчаливых паренька, наверное, из восьмого или девятого класса, откатывают брёвна от общей кучи, а с земли на сани кладут наклонно две доски. По ним закатывают брёвна, только надо их придерживать, чтоб не разбежались. Нам грузчики помогли скрепить брёвна верёвкой для белья, и мы втроём поволокли для «буржуйки» топливо.

Сначала получилось легко и даже весело. Везёшь себе по скользкой замороженной снежной дороге и везешь. Наталья Сергеевна везет, а мы подталкиваем. Время от времени она оборачивает к нам раскрасневшееся лицо и подбадривающе говорит:

— Ничего, девочки, зато будем с дровишками.

Но странно: путь, такой короткий туда, оказался длинным и совсем не таким лёгким обратно, с тяжёлыми санями. Их нужно было везти не переставая, иначе они моментально примерзали к дороге, а сдвигать их трудно. И вот настал момент, когда мы совсем устали, брёвна почему-то всё тяжелели, и везти их уже не было сил. Женщина прислонилась к саням впереди, а я только сейчас увидела, какой огромный этот воз. Как мы вообще могли его с места сдвинуть и ещё тащить? Горели ладони, разболелись руки. Мне захотелось спать. Стало жарко. Я сдвинула платок и прилегла щекой на шершавую кору самого длинного, высунувшегося из общей кучи бревна.

— Ты что, Лана? — испугалась Наталья Сергеевна, — поехали, поехали!

И тут выяснилось, что сани окончательно примёрзли.

— Раз, два — взяли! — командовала Машина мама. Волосы у неё выбились из-под платка, телогрейка расстегнулась, она с отчаяньем дергала за верёвку. Мы обеими руками, спиной, боками толкали сани, но из этого ничего не выходило.

— Давайте вместе, — запыхавшись, сказала Наталья Сергеевна, и мы впряглись все впереди.

Ноги скользили по гладкой, застекленевшей дороге, верёвка впилась в грудь, вот-вот разделит меня пополам. Я старалась не дышать и не думать о боли. Только бы сдвинуть с места, только бы отодрать полозья! Я возненавидела жёсткую, железную верёвку, упрямую верёвку, которая не пускает ехать дальше!

— Ну ещё немножко, ещё! — просит Наталья Сергеевна.

Вдруг дыхание становится лёгким, я бегу вперёд, размахивая руками, и шлепаюсь на дорогу. Верёвка двумя тонкими телячьими хвостиками лежит на дороге. Тьфу! Порвалась.

Отряхивает снег с юбки, молча завязывает толстый неуклюжий узел Машина мама.

— Давайте ещё раз, — голос её звучит строго, но в нём слышатся слёзы, — надо везти. Иначе нам нечем будет топить «буржуйку», и мы замёрзнем.

Снова натягивается верёвка, впивается в то же место на груди, опять скользят по сверкающей белой дороге мои и Машины галоши, и начинает казаться, что это было всегда и всегда будет, что сани не просто примёрзли, а вросли в землю корнями и нам никогда не удастся справиться с этой огромной горой толстых, упрямых дров. И когда, наконец, сани всё-таки сдвигаются, я думаю, что они сделали это из сочувствия к нам, а не от нашей силы. Я иду несколько шагов, почти повиснув на верёвке, она меня дружески поддерживает, как будто это не та самая верёвка, которая только что так упрямо не хотела помочь.

Маша поворачивает ко мне худенькое лицо и улыбается:

— А ты сильная!

— Конечно, если бы не Лана, мы бы не справились! — подхватывает её мама, и мне хочется верить, что действительно помогла этим добрым людям.

Теперь мы уже не останавливаемся до самого дома. Подвозим сани к сараю, я падаю на снег, как если бы это была трава. Рядом со мной — Маша. Наталья Сергеевна не ругается, она ждёт, когда мы немного отдохнём, а йотом помогает нам встать и говорит привычной скороговоркой:

— Машенька, доченька моя, нам нужно ещё распилить хотя бы одно бревно, дрова у нас совсем кончились…

Это же бабушка моя так говорит!

— Ни за что! — кричит Маша, и слёзы выкатываются из её глаз, как прозрачные горошины. — Не буду я пилить, я не грузчик, не извозчик, не пильщик!.. — Она снова падает в снег и колотит его кулаками.

Наталья Сергеевна молча идёт к сараю, выносит «козлы» — сооружение, предназначенное для распилки дров, потом — пилу с двумя ручками, взваливает бревно на «козлы» и начинает пилить. Мелкие зубчики пилы скользят по замороженному дереву, вторая ручка качается из стороны в сторону. Я подхватываю её, и возле сарая раздаётся ритмичный звук: вжжик, вжжик. Светлыми фонтанчиками разлетаются то с одной, то с другой стороны опилки. Вжжик, вжжик. Постепенно фонтанчики слабеют, и вот уже зубцы пилы впиваются в плотную жёлтую древесину. Сколько же раз нужно дёргать пилу туда-сюда, чтобы пропилить такое бревно насквозь!

— Пила совсем тупая! — говорю я и останавливаюсь. Но ручка дёргается — женщина продолжает пилить. Я опять вцепляюсь в чёрный деревянный колышек и тащу визгливую железную полоску на себя, потом — от себя, потом опять, потом опять…

Я думала, самое трудное с этими дровами уже позади. Но оказывается, они ещё не дрова, дровами эти брёвна станут тогда, когда их распилят, разрубят топором под названием колун…

Не представляю, сколько же надо сил, чтобы справиться с этой работой! На мои руки ложатся Машины ладошки. Вжик, вжик! С одной стороны мы с Машей, с другой — её мама. Вжик, вжик!

Мысли плавают в голове, как будто там, в мозгах, какая-то карусель. Потом они вспыхивают красными, синими огоньками. Постепенно остаётся одна и стучит, стучит в мозгу, как дятел: когда, когда же пила прогрызёт эту болванку, когда, когда, когда?

— Осторожно, так мы «козлы» перепилим, — слышу голос Натальи Сергеевны.

Аккуратненький чурбанчик откатывается в сторону. Если бы его просто так найти, то и внимания бы не обратила, а сейчас смотрю на него с удивлением и даже гордостью: надо же, отпилили!

Если кто не знает, могу сообщить: бревно состоит из круглых чурбанчиков, которые потом ещё надо разрубить тяжеленным топором-колуном. Я прикинула, на сколько кругляшей можно распилить одно бревно. Получалось шесть. Но у Натальи Сергеевны своя мерка, и теперь, пожалуй, получится семь. Иначе они не влезут в печку. Печка короткая, длинное полено туда не всунешь.

Второй чурбан появился не скоро. Он глухо стукнулся об землю и подкатился к первому. Интересно, если бревно распилить всё сразу, так все чурбанчики скатятся в одно место?

— На растопку хватит, — вздохнула Машина мама и взяла в руки колун.

— Может, давайте я? — мне трудно представить, как я смогу отрубить хотя бы одну щепку, но ведь женщина так устала!

— Давай я, мама, — извиняющимся тоном говорит Маша.

— Собирайся в школу, — отвечает Наталья Сергеевна, не очень ловко замахиваясь на кругляш топором, — да и Лану уже, наверно, разыскивают.

Как, после таких трудов — в школу?! Да я рук-ног не чую, у меня спина болит, даже, кажется, горло побаливает! А Маша меньше меня, худенькая совсем! Мы уйдем, а Наталья Сергеевна, не такая уж сильная, останется рубить твёрдые, замороженные чурбаки!

Мы прощаемся с Натальей Сергеевной. Меня беспокоит, как же я отдам ей одежду.

— Потом принесёшь, — говорит она, устало улыбаясь.

Мы с Машей идём к дому. Вдруг девочка останавливается и, глядя на меня серьёзными серыми глазами, спрашивает:

— А ты как учишься?

Я пожимаю плечами:

— Нормально.

— А тетрадки у тебя есть?

— Конечно, есть.

— И портфель?

— И портфель.

— Тебе, наверно, ещё до войны купили?

Я молчу.

— А мне не успели купить, — задумчиво продолжает Маша. — Хочется хорошую тетрадку с белой бумагой, портфель, воротничок с белым кружевом.

Она оборачивается ко мне и вздыхает: