Сказки для маленьких. Часть 1 - от «А» до «Н» - Коллектив авторов. Страница 77
Хемуль внимательно разглядывал все это, и все попытки вспомнить Муми-папу были напрасными. Тогда хемуль подошел к окну и поглядел на сад. Ракушки, окаймлявшие мертвые клумбы, светились в сумерках, а небо на западе пожелтело. Большой клен на фоне золотого неба был черный, будто из сажи. Хемулю представлялась такая же картина в осенних сумерках, что и Муми-папе.
И тут же хемуль понял, что ему надо делать. Он построит для папы дом на большом клене! Он засмеялся от радости. Ну конечно же - дом на дереве! Высоко над землей, где будет привольно и романтично, между мощными черными ветвями, подальше от всех. На крышу он поставит сигнальный фонарь на случай шторма. В этом домике они с папой будут сидеть вдвоем, слушать, как зюйд-вест колотится в стены, и беседовать обо всем на свете, наконец-то бе-се-до-вать. Хемуль выбежал в сени и закричал: "Хомса!"
Хомса тотчас вышел из чулана.
- Когда хотят сделать что-то толковое, - пояснил хемуль, - то всегда один строит, другой носит доски, один забивает новые гвозди, а другой вытаскивает старые. Понятно?
Хомса молча смотрел на него. Он знал, что именно ему отведена роль "другого".
В дровяном сарае лежали старые доски и рейки, которые семья муми-троллей собирала на берегу. Хомса начал вытаскивать гвозди. Посеревшее от времени дерево было плотное и твердое, ржавые гвозди крепко сидели в нем. Из сарая хемуль пошел к клену, задрал морду вверх и стал думать.
А хомса не разгибая спины продолжал вытаскивать гвозди. Солнечный закат стал желтый, как огонь, а потом стал темнеть. Хомса рассказывал сам себе про зверька. Он рассказывал все лучше и лучше, теперь уже не словами, а картинками. Слова опасны, а зверек приблизился к очень важному моменту своего развития - он начал изменять свой вид, преображаться. Он уже больше не прятался, он оглядывал все вокруг и прислушивался. Он полз по лесной опушке, очень настороженный, но вовсе не испуганный...
- Тебе нравится вытаскивать гвозди? - спросила Мюмла за его спиной. Она сидела на чурбане для колки дров.
- Что? - спросил хомса.
- Тебе не нравится вытаскивать гвозди, а ты все же делаешь это. Почему?
Хомса смотрел на нее и молчал. От Мюмлы пахло мятой.
- И хемуль тебе не нравится, - продолжала она.
- Разве? - возразил хомса и тут же стал думать, нравится ему хемуль или нет.
А Мюмла спрыгнула с чурбана и ушла. Сумерки быстро сгущались, над рекой поднялся туман. Стало очень холодно.
- Открой! - закричала Мюмла у кухонного окна. - Я хочу погреться в твоей кухне!
В первый раз Филифьонке сказали "в твоей кухне", и она тут же открыла дверь.
- Можешь посидеть на моей кровати, - разрешила она, - только смотри, не изомни покрывало.
Мюмла свернулась в клубок на постели, втиснутой между плитой и мойкой, а Филифьонка нашла мешочек с хлебными корочками, которые семья муми-троллей высушила для птиц, и стала готовить завтрак. В кухне было тепло, в плите потрескивали дрова, и огонь бросал на потолок пляшущие тени.
- Теперь здесь почти так же, как раньше, - сказала Мюмла задумчиво.
- Ты хочешь сказать, как при Муми-маме? - неосторожно уточнила Филифьонка.
- Вовсе нет, - ответила Мюмла, - это я про плиту.
Филифьонка продолжала возиться с завтраком. Она ходила по кухне взад и вперед, стуча каблуками. На душе у нее вдруг стало тревожно.
- А как было при Муми-маме?
- Мама обычно посвистывала, когда готовила, - сказала Мюмла. - Порядка особого не было. Иной раз они брали еду с собой и уезжали куда-нибудь. А иногда и вовсе ничего не ели. - Мюмла закрыла голову лапой и приготовилась спать.
- Уж я, поди, знаю маму гораздо лучше, чем ты, - отрезала Филифьонка.
Она смазала форму растительным маслом, плеснула туда остатки вчерашнего супа и незаметно сунула несколько сильно переваренных картофелин. Волнение закипало в ней все сильнее и сильнее. Под конец она подскочила к спящей Мюмле и закричала:
- Если бы ты знала, что мне известно, ты не спала бы без задних лап!
Мюмла проснулась и молча уставилась на Филифьонку.
- Ты ничего не знаешь! - зашептала Филифьонка с остервенением. - Не знаешь, кто вырвался на свободу в этой долине. Ужасные существа выползли из платяного шкафа, расползлись во все стороны. И теперь они притаились повсюду!
Мюмла села на постели и спросила:
- Значит, поэтому ты налепила липкую бумагу на сапоги? - Она зевнула, потерла мордочку и направилась к двери. В дверях она обернулась: - Не стоит волноваться. В мире нет ничего страшнее нас самих.
- Она не в духе? - спросил Мюмлу Онкельскрут в гостиной.
- Она боится, - ответила Мюмла и поднялась по лестнице. - Она боится чего-то, что спрятано в шкафу.
За окном теперь было совсем темно. Все обитатели дома с наступлением темноты ложились спать и спали очень долго, все дольше и дольше, потому что ночи становились длиннее и длиннее. Хомса Тофт выскользнул откуда-то как тень и промямлил:
- Спокойной ночи.
Хемуль лежал, повернувшись мордой к стене. Он решил построить купол над папиной беседкой. Его можно выкрасить в зеленый цвет, а можно даже нарисовать золотые звезды. У мамы в комоде обычно хранилось сусальное золото, а в сарае он видел бутыль с бронзовой краской.
Когда все уснули, Онкельскрут поднялся со свечой наверх. Он остановился у большого платяного шкафа и прошептал:
- Ты здесь? Я знаю, что ты здесь, - и очень осторожно потянул дверцу. Она вдруг неожиданно распахнулась. На ее внутренней стороне было зеркало.
Маленькое пламя свечи слабо освещало темную прихожую, но Онкельскрут ясно и отчетливо увидел перед собой предка. В руках у него была палка, на голове шляпа, и выглядел он ужасно неправдоподобно. Пижама была ему слишком длинна, на ногах гамаши. Он был без очков. Онкельскрут сделал шаг назад, и предок сделал то же самое.
- Вот как, стало быть ты не живешь больше в печке, - сказал Онкельскрут. - Сколько тебе лет? Ты никогда не носишь очки?
Он был очень взволнован и стучал палкой по полу в такт каждому слову. Предок делал то же самое, но ничего не отвечал.
"Он глухой, - догадался Онкельскрут, - глухой как пень. Старая развалина! Но во всяком случае приятно встретиться с тем, кто понимает, каково чувствовать себя старым".
Он долго стоял и смотрел на предка. Под конец он приподнял шляпу и поклонился. Предок сделал то же самое. Они расстались со взаимным уважением.
Дни стали короче и холоднее. Дождь шел редко. Изредка выглядывало солнце, и голые деревья бросали длинные тени на землю, а по утрам и вечерам все погружалось в полумрак, затем наступала темнота. Они не видели, как заходит солнце, но видели желтое закатное небо и резкие очертания гор вокруг, и им казалось, что они живут на дне колодца.
Хемуль и хомса строили беседку для папы. Онкельскрут рыбачил, и теперь ему удавалось поймать примерно по две рыбы в день, а Филифьонка начала посвистывать. Это была осень без бурь, большая гроза не возвращалась, лишь откуда-то издалека доносилось ее слабое ворчанье, отчего тишина, царившая в долине, становилась еще более глубокой. Кроме хомсы, никто не знал, что с каждым раскатом грома зверек вырастал, набирался силы и храбрости. Он и внешне сильно изменился. Однажды вечером при желтом закатном свете он склонился над водой и впервые увидел свои белые зубы. Он широко разинул рот, потом стиснул зубы и заскрипел, правда, совсем немножко, и при этом подумал: "Мне никто не нужен, я сам зубастый".
Теперь Тофт старался не думать о зверьке, - он знал, что зверек продолжал расти уже сам по себе.
Тофту было очень трудно засыпать по вечерам, не рассказав что-нибудь себе самому, ведь он так привык к этому. Он все читал и читал свою книгу, а понимал все меньше и меньше. Теперь шли рассуждения о том, как зверек выглядит внутри, и это было очень скучно и неинтересно.
Однажды вечером в чулан постучала Филифьонка.