Чудесный сад - Сборник Сборник. Страница 31
— Едешь к скупцу на день, припасай еды на неделю, не то пропадёшь в гостях с голоду.
— Сидя в речке, только дурак не напьётся, — погоняет конька Алдар-Косе. — А я разве, по-вашему, дурак?
Под вечер завиднелась вдали юрта Шигайбая. Над юртой клубится дымок — наверно, ужин варится.
«В самый раз пожаловал», — ухмыльнулся Алдакен и направил коня к коновязи, где стояли верховые лошади бая. Потихоньку привязал коня, пододвинул ему травы и принялся подбирать в охапку раскиданный перед юртой камыш.
Стемнело, но Алдар-Косе не торопится, помнит пословицу: «Будешь понапрасну гнать коня — находишься пешком». По камышинке, по стебельку, без единого звука расчистил он себе тропочку до юрты и приник глазком к дверной щели.
В юрте всё тихо, спокойно. Ровно теплится кизяк на очаге, над огнём в казане варится мясо. У очага собралось семейство Шигайбая: сам бай готовит казы, байбише месит тесто, невестка опаливает баранью голову, дочка ощипывает дикого гуся.
Не про Алдакена ли сказано: если такой хват просунет в дверь палец, считай, что он уже сидит на почётном месте. Хозяева и ахнуть не успели, как джигит вместе со степным ветерком ворвался в юрту.
— Светлый вечер! — поклонился Алдар-Косе.
— Камень тебе в темя! — буркнул бай и сделал грозный знак домашним.
В тот же миг всё, что готовилось к ужину, куда-то исчезло, а руки хозяев уже заняты совсем другими делами: бай чинит ремённую уздечку, байбише прядёт шерсть, невестка шьёт рубаху, дочь помешивает кочергой угли в очаге.
«Вот это славно! — подивился Алдар. — Но пусть забудется моё имя, если я поддамся на твои уловки, бай!» И, не ожидая приглашения, подсаживается к очагу, оттеснив хозяина.
— Зачем явился, безбородый? — хмуро заговорил бай. — Может, нацелился на угощение? Так не разевай рот, нет у меня ничего, нечем тебя потчевать. — И, чтобы отвести разговор от еды, прибавил: — Но уж коли ввалился без спросу, так не сиди молчком. Расскажи что-нибудь…
— Что ж тебе рассказать, бай? Что я видел или что слышал?
— Рассказывай, что видел. Не верю слухам. Слухи врут.
— Ладно, слушай же, — приподнялся на коленках Алдар-Косе и, состроив страшные глаза, начал: — Подъезжаю я сейчас к твоей юрте, бай, и вдруг вижу: лежит на моём пути жёлтая змея. Длинная-предлинная, толстая-претолстая! Не преувеличиваю и не преуменьшаю — точь-в-точь такая, как казы, которую ты прикрываешь полой халата. Чем, думаю, оборониться? Схватил камень величиной с ту баранью голову, что лежит под твоей невестушкой, и давай изо всех сил гвоздить гадину. Измял, измесил её, как тесто, на котором уселась байбише. Если вру, можете ощипать мне бороду, как того гуся, что сунула под себя твоя дочка!
Понял бай: от Алдара-Косе ничего не утаишь. В досаде стал он перебалтывать черпаком воду в казане, приговаривая:
— Кипи, мой казан, шесть месяцев!
Услышав такое, Алдар-Косе не спеша разулся, поставил сапоги рядышком и, позёвывая, говорит:
— Отдохните-ка, мои сапожки, в гостеприимной юрте до следующего года!
До полуночи кипел казан. Шигайбай всё надеялся, что, доняв гостя голодом, выставит его как-нибудь из юрты. Но Алдар и не собирался трогаться с места.
В конце концов бай отчаялся.
— Эй, старуха, стели постель! Давно спать пора.
Все стали укладываться. Улёгся и Алдар, для виду крепко зажмурив глаза. А как только бай захрапел, он проворно поднялся, выудил из казана мясо, наелся досыта, потом кинул в казан кожаные штаны бая и как ни в чём не бывало снова растянулся на кошме.
Среди ночи всполошился бай, будит жену:
— Вставай! Сдаётся мне — уснул безбородый. Пока он дрыхнет, успеем съесть ужин. Пошевеливайся!
Заспешила байбише в потёмках, сняла казан, вытащила из него на деревянное блюдо штаны и подала мужу.
Бай с усилием откромсал ножом от штанов кусок побольше и затолкал в рот. Что такое? Жуёт он, жуёт кусок, и так жуёт и этак, а его и зубы не берут.
— Вот напасть, пропало мясо! — злится бай. — До того затвердело — не разгрызть. А всё из-за негодника Алдара!
Умаявшись, Шигайбай отодвинул блюдо и говорит жене:
— Светает. Поутру съезжу поглядеть стада. Напеки-ка мне в дорогу лепёшек. Хоть в степи, может, наемся.
Байбише достала спрятанное тесто и принялась за стряпню.
Через некоторое время бай шепчет:
— Готовы ли лепёшки, старая?
— Готовы, — отвечает байбише, — только горячи ещё, как огонь. Пусть поостынут.
Тут Алдар-Косе зачмыхал носом, закряхтел и перевернулся с боку на бок.
— Просыпается! — шикнул бай и стал второпях запихивать лепёшки за пазуху. Но только он сделал шаг к порогу, как Алдар-Косе вскочил на ноги и заслонил ему выход.
— Ты, кажется, куда-то собрался, дорогой бай? Благополучного тебе пути! — сердечно и ласково затараторил Алдар. — Наверно, и я сегодня двинусь в дорогу. Увидимся ли ещё когда? Обнимемся же по обычаю на прощанье!
И, не дав баю рта раскрыть, Алдакен обхватил его и стал тискать да прижимать.
Бай попытался было вырваться, да где там: гость точно арканом его скрутил. А лепёшки припекают да припекают бая. Не стерпел он и завопил:
— Ой, ой, пропал живот!
Отпустил его Алдар, и Шигайбай выкинул ему под ноги все лепёшки.
— На, бессовестный, хватай, жри эти поганые лепёшки!
Алдар-Косе и рад:
— Зря, бай, ругаешь с молитвой испечённый хлеб. Такие лепёшки хоть хану на стол!
Подобрал их, отряхнул и давай уплетать на полон рот. Позавтракал — и опять на бок. А бай ушёл из дому злой и голодный.
На другое утро снова бай стал готовиться к отъезду. Отвёл байбише за юрту, шушукаются:
— Налей, жена, в торсык айрана, да только так, чтобы безбородый пакостник не увидел. По дороге выпью, облегчу душу.
— Налить-то налью. А как унесёшь?
— Под халатом унесу, на шею торсык повешу…
Перешёптываются, и невдомёк им обоим, что Алдакен с закрытыми глазами видит, с заткнутыми ушами слышит.
Вот стала снаряжать старуха бая. Повесила мужу на шею полный торсык, запахнула на нём халат и подпоясала цветным платком.
— Езжай, бай! Пусть будут целы твои руки-ноги, пусть будет здоров твой скот!
А Алдар-Косе уж тут как тут. Выскочил из юрты и с ходу к баю:
— Прощай, любезный бай, прощай! Не стану больше стеснять тебя — уезжаю! Не поминай лихом! — И, схватив бая за обе руки, стал их трясти так, что бай задёргался, как от судороги. Мотается скупец из стороны в сторону, а айран под халатом булькает, плещется, льётся баю на грудь, течёт по штанам в сапоги.
— Пусти, — взмолился бай, — упаду!.. — И, кое-как высвободив руки, швырнул в Алдара торсык. — Пей, ненасытный, пей мой айран, чтоб тебе захлебнуться!
Алдар поймал на лету торсык, запрокинул голову и вылил себе в рот весь айран до последней капельки.
— Ой, мой бай, спасибо за угощение! Опять обкормил ты меня с самого утра. Придётся отложить отъезд. Не пускаться же в путь с набитым желудком. Пойду-ка отдохну в прохладной юрте!..
Прошло ещё несколько дней. Зверем смотрит Шигайбай на Алдара, осунулся от злости. Жалуется жене:
— Объел нас безбородый. Нет сил больше видеть его бесстыжую рожу. Злоба внутренности распирает. Да уж отомщу я ему за всё, будет помнить!
Алдар-Косе догадался, что бай затевает недоброе.
«Не сделал бы сквалыга по злобе чего моей лошади!» — думает.
И как только стемнело, он подобрался незаметно к лошадям и замазал навозом белую лысину своего коня, а на лбу лучшего байского жеребца мелом навёл точно такую же лысину.
«Если вздумает Шигайбай сделать вред, пусть несчастье на самого обернётся!»
Так оно и получилось.
В полночь бай выполз на четвереньках из юрты, дополз, оглядываясь, как вор, до коновязи, да и пырнул ножом под ребро лошадь с белой лысиной.
— Вот тебе, бесценный гость, моя отместка!
Вытер о траву нож, вернулся в юрту и затаился под одеялом. А чуть рассвело, поднял шум:
— Эй, проснись, безбородый лентяй! Беда! Вон старуха прибежала сама не своя: лошадь гостя, говорит, подыхает. Должно быть, напоролась на что-то острое, кровью исходит. И что ты за человек никудышный, совсем не глядишь за конём. Только и заботы у тебя, как бы пузо ублаготворить из чужого казана!..