За строкой приговора… - Безуглов Анатолий Алексеевич. Страница 18

— Считаете, что я плохая мать? Возможно… Но Виталика я просто любила, а его отец был для меня богом. Это, разумеется, не записывайте: слово «любовь» не для протокола…

Следователь должен уметь слушать, как бы ни был ему неприятен собеседник. И Фролов слушал. Он не собирался объяснять Ганиной, что такое материнский долг: в прокуратуру её вызвали вовсе не для этого.

История её была банальна. Легкомысленная, избалованная родителями девчонка, мечтавшая о «красивой жизни». То она видела себя знаменитой пианисткой, которую приглашают на гастроли в Париж или Нью-Йорк, то женой дипломата. Но известной пианисткой она не стала, как не стала женой дипломата. В результате трагической случайности родители погибли. Пришлось самой зарабатывать на хлеб. В армавирской школе, где она преподавала пение, Мария Николаевна знакомится с молодым учителем Виталием Борисовичем Пуховым. Пухов заинтересовался ею, и Ганина благосклонно принимала его ухаживания. Правда, новый знакомый был только отблеском её девичьих мечтаний, но Мария Николаевна находила, что в нем «что-то есть».

Вскоре молодые люди поженились. Как будто стали осуществляться мечты о «красивой жизни». Муж зарабатывал неплохо, и Ганина создала у себя на квартире нечто вроде «светского салона». Это требовало дополнительных расходов, а Пухов был скуповат. На безоблачном небе семейной жизни появились первые тучки. Дальше — больше. После одной из ссор Виталий собрал свои вещи и уехал к родным в Челябинск. Перед отъездом он порекомендовал ей сделать аборт. Но Ганина не последовала его совету: она рассчитывала, что ребёнок вернёт ей мужа. Между тем Пухов осел в Челябинске, вторично женился, забыв расторгнуть брак с первой женой, и начисто вычеркнул из своей памяти Марию Николаевну. Сообщение, что у него есть сын, застало его врасплох, а иск о взыскании алиментов вызвал панику. Пухов написал ей несколько лирических писем. Он уверял Ганину, что продолжает её любить, и просил отозвать исполнительный лист. Летом он приехал в Армавир. Погостив несколько дней, он предложил Ганиной отпустить Виталика вместе с ним в Челябинск.

— Чем он это мотивировал? — спросил Фролов.

— Говорил, что хочет показать сына своим родителям и как бы обосновать им возвращение ко мне. Ведь они не знали, что у нас есть ребёнок.

— Вы ему поверили?

— Я ему хотела поверить, — с ударением на слове «хотела» сказала Ганина. — А потом я получила вот это письмо.

«Здравствуй, Муся, — прочёл Фролов. — Извини за небрежность почерка: пишу на ходу поезда. Сегодня, 18 июля, мы прибыли утром в Ростов и в 16 часов 30 минут выехали в Москву. Витя о тебе ни разу не вспомнил — привязался ко мне. В Ростове я купил ему белый полотняный костюм (морская форма!). У нас осталось 13 рублей денег и немного продуктов, но в Москве мы достанем сотни 3-4. Животик у Вити стал значительно меньше, так как я установил ему дорожную диету. Чувствует он, однако, себя замечательно. В вагоне у него находится множество нянек и дядек, все его угощают, таскают по рукам и оказывают всяческое внимание. Одна дама даже занялась его туалетом и устроила ему купание с ног до головы.

Скоро будем дома, а там посмотрим, «что день грядущий нам готовит».

До свидания. Крепко целуем — Витя, Витя».

— Письмо почти трогательное, — сказал Фролов. — Что же было потом?

— Больше я ничего от него не получала. Через месяц я написала в Челябинск. Мне сообщили, что он вместе с семьёй уехал в неизвестном направлении. Разыскала его я только через год. Он написал, что ребёнка у него похитили в Ростове, и умолял меня не калечить его жизнь. Затем некоторое время мы снова жили вместе. Разрыв, мучительные сцены, взаимные оскорбления…

— Достаточно. Когда Пухов увозил Виталика, он брал с собой какие-либо его вещи?

— Нет, Виталий шутил, что они поедут по-холостяцки.

— Он предупреждал родителей, что приедет с сыном?

— Точно не знаю. Но, во всяком случае, он не собирался этого делать, он хотел, чтобы приезд Виталика был для них сюрпризом.

— Кто-нибудь есть у Пухова в Москве — родственники, знакомые?

— В Москве живёт, жил по крайней мере, приятель Виталия по институту. Андрей. Фамилию его забыла.

— Какая фамилия: русская, украинская, белорусская?

— Грузинская. Оканчивается на «дзе». Банадзе, Ванадзе, Дерадзе. Что-то в этом роде…

— С какой станции Пухов уезжал из Армавира?

— Со станции Армавир-II.

— В какое время?

— Приблизительно в четыре часа дня.

— Почему вы это запомнили?

— В полчетвёртого у меня начинался частный урок. Я хотела отменить его, но Виталий отсоветовал. Они проводили меня к ученице и отправились на вокзал вдвоём.

— Фотография сына у вас есть? Дайте, пожалуйста. А теперь подробно расскажите, как объяснял вам Пухов исчезновение сына. Только не торопитесь, времени у нас достаточно.

В тот же день следователь направил во все концы страны срочные запросы. Одни из них были адресованы в Бюро несчастных случаев и областные управления Министерства охраны общественного порядка, другие — в детские приёмники-распределители, Дома младенца и отделы народного образования. Затем Фролов уехал в командировку. Она была напряжённой. Особенно много пришлось поработать в Москве, Ростове и Армавире. Но результатами поездки он мог быть доволен.

С допросом Пухова следователь не спешил: к нему нужно было тщательно подготовиться. И когда Пухов впервые переступил порог прокуратуры, Фролов уже знал о нем многое.

В начале допроса Пухов нервничал, затем освоился, перешёл в наступление. Это было в его характере, характере прирождённого труса. Ему показалось, что следователь чувствует себя неуверенно, а улики шатки.

В конце концов, в чем его обвиняют? В случайности, от которой никто не застрахован? Где доказательства, что он убил ребёнка? Их нет, одни только оскорбительные предположения.

«Заяц, играющий на барабане», — подумал Николай Николаевич, с любопытством наблюдая за подследственным.

Такого храброго зайца, бодро выбивающего барабанную дробь, он видел ещё в студенческие годы в уголке Дурова. «Этот номер основан на рефлексе „догоняй бегущего“, — объяснял экскурсовод. — Во время дрессировки барабан все время „убегал“ от зайца, который постоянно оставался победителем. Постепенно длинноухий поверил, что барабан ещё трусливей его, и стал избивать лапами своего слабого противника. Как видите, и трус превращается в храбреца, если перед ним отступают…»

Сейчас воинственный Пухов устраивал Фролова: подследственный пренебрегал своей обычной осторожностью. Пусть выговорится.

— Войдите в моё положение, — между тем возмущался Пухов. — Я не сомневаюсь, что справедливость восторжествует. Но ведь пока суд да дело, меня полощут в грязи. Я под подозрением. Преступник! На меня оглядываются на улицах, со мной не здороваются. Ещё бы, я убийца!

— Ну зачем обязательно «убийца»? Не исключено, что вы подкинули ребёнка…

Пухов осёкся и метнул в следователя быстрый подозрительный взгляд. Кажется, Фролов попал в точку…

— Не волнуйтесь, Виталий Борисович. Мы попытаемся разобраться в этой истории. Расскажите, как все произошло.

— Рассказывать особенно нечего, — уже без прежней горячности сказал Пухов. — Когда я уехал из Армавира, в купе была женщина лет тридцати — тридцати пяти. Она очень привязалась к Виталику, покупала ему сладости, ласкала его. Мы с ней разговорились. Узнав мою историю, она сказала, что давно мечтает о сыне, и предложила отдать ребёнка ей. Я, разумеется, отказался. В Ростове у нас была пересадка. Оставив Виталия вместе с этой женщиной в сквере, я отправился в город за продуктами. Вернувшись через два часа, я их не нашёл. Вначале мне не пришло в голову ничего дурного. Но вскоре я начал волноваться. Обошёл весь вокзал — они словно сквозь землю провалились. Кинулся на радио. Передали моё объявление — безрезультатно. Обратился в дежурную комнату милиции. Все напрасно: Виталик пропал… Пробыв в Ростове около суток, я выехал на Урал…