Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич. Страница 17

С лёгкой руки Жарова старика, прятавшегося в сундуке, мы между собой стали называть Домовым.

— И что он?

— Да ничего. Смотрит и все. Как ни пытались из него хоть слово вытянуть

— молчит…

— Как вы думаете, — обратился я к судмедэксперту, — в чем дело?

— Может быть, шок? От испуга. Явно что-то с психикой… Борис Матвеевич приедет, он сразу разберётся.

— Да, — протянул я, соображая, — когда-то он доберётся сюда…

Межерицкий был главным врачом психоневрологического диспансера, расположенного в посёлке Литвиново. Это километров двадцать пять от Зорянска. Пока он соберётся, потом ехать по мокрому шоссе, по нашим непролазным улицам…

— Не раньше чем через час, — как бы читая мои мысли, подытожил следователь.

— Но я, увы, здесь бессильна, — развела руками Хлюстова.

— Понимаю, — кивнул я. — Так что можете ехать.

— Все-таки врач, — улыбнулась она. — Дождусь Бориса Матвеевича. На всякий случай…

— Обжегшись на молоке… — усмехнулся я. — Тогда, может быть, вы ещё раз попробуете разговорить его?

— Попробовать можно. — Хлюстова прошла к старику.

— А мы, Константин Сергеевич, давайте побеседуем с соседями, что живут на другой половине дома.

— Пожалуйста, товарищ прокурор. Я посылал специально на работу за хозяином. Можно пригласить?

— Конечно.

То, что следователь проявил оперативность, вызвав соседей для опознания, было хорошо.

Все, кто ни заходил в дом — понятые, санитары, работники милиции, — были мокрые от дождя. Сосед Митенковой, Клепков, появился на пороге сухой. Даже ботинки…

Он был напуган происходящим, держался настороже и при допросе говорил, обдумывая каждое слово.

— Этого человека не видал отродясь и никогда о нем не слышал, — сказал он по поводу Домового размеренно и с расстановкой. — А живу в этом доме седьмой год.

— Как он вам достался: купили или по наследству? — спросил я.

— Купил. Документы у меня имеются. В порядке. Могу принести.

— Потом. Если понадобятся… Вы часто заходили на половину Митенковой?

— Чтобы не соврать, раза два, может, заглянул. Но соседке это не понравилось…

— Давно это было? — поинтересовался я.

— Давненько. Только мы въехали. Дай, думаю, поближе познакомлюсь. Жить-то ведь рядышком, через стенку. Хоть и предупреждал бывший хозяин, что Валерия Кирилловна ни с кем не знается… И правда, дальше сеней не пустила. Я, впрочем, не обиделся. У каждого свой характер. Как говорится, кому нравится арбуз, а кому — свиной хрящик…

— У вас хорошо слышно, что творится на этой половине?

— Нет, не слыхать.

— Ни звука? — удивился следователь. — Я в большом живу, с бетонными перекрытиями, и слышно. А это самоделка…

— Конечно, когда она ночью ходила по комнатам, немного слышно. Ночью вокруг тихо, — поправился Клепиков. — Мы все с женой дивились: как это человек себя не бережёт? Днём на работе и ночью отдыха не знает. Разве можно так жить? И ведь одна. Какие-такие особые хлопоты могут быть? Не скрою, удивлялись, когда же спит Валерия Кирилловна…

— А разговоров, других звуков? — снова спросил я.

— Такого не было, — признался сосед. — Даже ни радио, ни телевизора. В этом смысле — отдыхай в любое время, не беспокоят…

Скоро мы Клепикова отпустили. И через несколько минут он вышел со двора. В длинной, до земли, плащ-накидке. С капюшоном. Потому и был сухой…

— Что вы скажете, Константин Сергеевич?

— Странно, товарищ, прокурор, — ответил Жаров. — Судя по комфорту, старик прожил у Митенковой не один день. Посмотрите: даже дырочки для воздуха предусмотрены. И сделаны не вчера…

Хлюстова так ничего и не добилась от Домового. А Межерицкий все задерживался. Я уехал в райком, где меня ждали по другому поводу, но я, естественно, рассказал и о Домовом. Там очень заинтересовались этим случаем. Заинтересовались и в области. Строили разные предположения. Одни говорили, что Домовой — скрывающийся уголовник, другие — дезертир военных лет, а третьи считали, что несчастный старик — сам жертва преступления…

По городу поползли самые невероятные слухи, вплоть до объявления Домового святым мучеником.

Чтобы рассеять догадки и слухи, нужно было установить личность старика. Проверка была поручена следователю Жарову, а меня секретарь райкома, а потом и прокурор области просили «помочь и проконтролировать».

На следующий день следователь сидел у меня в прокуратуре с документами, какие удалось собрать за короткое время.

— Вот прежде всего материалы обыска, — сказал Жаров. — Весь дом перевернули. Чердак, подпол, все.

— Сначала о Митенковой, — попросил я, принимая от него папку.

— Возраст — около пятидесяти лет. В Зорянске проживает с тридцатого года. Полдома досталось от отца, ушедшего на фронт в самом начале войны и вскоре погибшего. Мать её в июне сорок первого гостила у своих родственников в Полоцке. Пропала без вести. Брат Митенковой тоже ушёл на войну в первые дни. Картина насчёт него неясная. Похоронки или других каких-либо сведений о нем в бумагах покойной не обнаружено… На керамическом заводе Митенкова работала со дня его основания, то есть с сорок девятого года. До этого была учётчицей на хлебозаводе. Всю войну, вплоть до поступления на последнюю работу.

— Она не эвакуировалась?

— Нет. Прожила при немцах в Зорянске… Любопытные листовки сохранились у неё со времён войны. Вернее, фашистские приказы…

Читал я эти приказы с любопытством. И не без волнения. Первый листок был лаконичным.

«Приказ No 2

Все мужчины в возрасте от 15 до 60 лет обязаны явиться в жилуправление своего района, имея при себе удостоверение личности.

Штадткомендант Кугельгард.
Зорянск, 23 августа 1941 года».

Следующий — целое послание к населению.

«Приказ No 6

Каждый, кто непосредственно или косвенно поддержит или спрячет у себя членов банд, саботажников, пленных беглецов, евреев, партийных, советских работников и членов их семей или предоставит кому-нибудь из них пищу либо иную помощь, будет покаран смертью.

Все имущество его конфискуется. Такое же наказание постигнет всех, кто, зная об их месторасположении, не сообщит немедленно об этом в ближайшее полицейское управление, военному командованию или немецкому руководству.

Кто своим сообщением поможет поймать членов любой банды, бродяг, евреев, партийных и советских работников или членов их семей, получит 1000 рублей вознаграждения либо право первенства в получении продовольственных товаров.

Штадткомендант Кугельгард.
Зорянск, 2 октября 1941 года».

— Больше листовок нет?

— Только две.

— Хорошо. Мы к документам ещё вернёмся. Вы были на керамическом заводе, говорили с сослуживцами Митенковой?

— Кое с кем.

— Ну и что?

— Странная, говорят, была. В отпуск никогда никуда не ездила, хотя и предлагали ей как ветерану предприятия путёвки в дом отдыха, санатории. Все отговаривалась, что надо копаться в огороде. И ещё характерная деталь: никогда никого не приглашала к себе домой в гости. И сама не ходила. Короче, абсолютная нелюдимка…

— И это ни у кого не вызывало подозрений?

— Подследственная плохо слышала. Говорят, что глухие люди сторонятся других.

— Теперь она уже не подследственная, — сказал я. — А о тугоухих я тоже слышал, что они часто замкнутые…

— Для меня она пока подследственная, — вздохнул Жаров. — Хоть дело в отношении Митенковой прекращено, на допросах о ней частенько говорят…

— Небось валят на неё всю вину?

— Стараются изо всех сил…

— А вы как считаете?

— Сейчас, Захар Петрович, картина ещё не полностью ясна. Через недельку доложу. Но, сдаётся мне, всем заправлял начальник отдела сбыта. Вывозился товар без накладных, пересортица и прочее. Разбираюсь, в общем.