Гитлер и Сталин перед схваткой - Безыменский Лев Александрович. Страница 50

6. Действия германского правительства послужили сигналом к грубому вторжению венгерских войск в Карпатскую Русь и к нарушению элементарных прав ее населения.

7. Ввиду изложенного Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов.

8. По мнению Советского правительства, действия германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы еще ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов».

Это заявление всегда приводится как доказательство энергичных протестов СССР против немецкой агрессивной политики. Однако на деле советское правительство понимало, что протесты – протестами, а реальная обстановка – дело другое. Уже 23 марта нарком Литвинов обратился к Сталину со следующим письмом:

«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)

И. В. СТАЛИНУ

23 марта 1939 г.

Секретно

О Чехословакии.

1. Хотя мы заявили, что не признаем законности аннексии Чехословакии, нам все же де-факто придется ее признавать и сноситься по чешском делам с германскими властями. Придется, очевидно, ликвидировать наше полпредство в Праге. Англия, Франция и некоторые другие государства преобразовали свои полпредства в генконсульства. Я полагаю, что и нам надо поступить таким же образом. Нам все же интересно знать, что в Чехословакии происходит, да к тому же торгпредству придется там некоторое время еще работать. Возможно, что немцы потребуют на основе взаимности предоставления им какого-нибудь консульства в Союзе, и мы тогда решим, удовлетворить ли эту просьбу, или ликвидировать наше консульство. Вопрос требует срочного решения, ибо немцы уже напоминают об этом.

2. Фирлингер прислал мне письмо, в котором он, ссылаясь на нашу ноту о непризнании законности аннексии Чехии и нового статуса Словакии и на свое собственное заявление о несоответствии берлинского соглашения чехословацкой конституции, пишет, что «ввиду справедливого возмущения всех чехословаков, могущих свободно выразить свои истинные чувства, а также ввиду их желания сохранить за границей представителя, могущего защищать их интересы, я счел своим долгом вступить опять в свои обязанности на основании моих прежних и до сих пор действительных полномочий, что покорнейше прошу принять к сведению». Фирлингер это делает по соглашению с Бенешем, с чехословацкими посланниками в Париже, Вашингтоне и других столицах, желающими сохранить за границей дипломатические представительства какого-то символического чехословацкого государства. Они рассчитывают, вероятно, что их время действовать придет в случае какой-нибудь большой заварухи в Европе.

Я полагал бы пока на письмо Фирлингера не реагировать, оставив его в покое. Дальше видно будет, как с ним поступить.

3. По почте заказным письмом получено сегодня сообщение министерства иностранных дел словацкого государства, подписанное министром иностранных дел Дурчанским и датированное 14 марта. Сообщается, что национальное собрание Словакии в торжественном заседании 14 марта в Братиславе провозгласило свою независимость и создание словацкого государства в настоящих границах словацкой страны. Далее сообщается состав правительства. Заканчивается письмо просьбой признать вновь созданное государство и об этом сообщить ему.

Полагаю пока оставить письмо без ответа.

Литвинов».

Сталин неожиданно принял это предложение: полпредство в Праге было ликвидировано и преобразовано в генконсульство, а в сентябре была признана Словакия. Примечательно и другое: инициативу в возобновлении переговоров трех держав – СССР, Англии и Франции – о возможных мерах против агрессии проявила на этот раз не Москва, а Лондон. Точнее, человек, который первым толкнул тяжелую дипломатическую колесницу, был не русским, не англичанином, не французом. Его звали Вирджил Виорел Тиля и был он послом королевской Румынии при дворе его Британского Величества.

Внешняя канва выглядела так. 17 марта 1939 года, т. е. два дня спустя после пражских «мартовских ид», в Форин оффис появился посол Румынии. Попросив аудиенции у министра, он сообщил ему, что, по его сведениям, германская экономическая миссия, ведущая в Бухаресте переговоры, потребовала предоставить Германии монополию на румынский экспорт, обещав в обмен гарантировать румынские границы. «Это кажется румынскому правительству чем-то вроде ультиматума», – дипломатично выразился Тиля и попросил лорда Галифакса разъяснить: что произойдет в том случае, если Германия нападет на Румынию? Не кажется ли ему, что если Польша, Румыния, Югославия, Турция и Греция объединятся с Англией и Францией, то положение можно будет спасти? Галифакс обещал доложить все это кабинету. Обсудив ситуацию, он направил телеграммы послам в Варшаву, Анкару, Афины и Белград с указанием запросить соответствующие правительства. В Москву послу Сидсу также был дан запрос: окажет ли СССР помощь Румынии, ежели его попросят об этом? Назавтра британская печать была полна сообщениями о «румынском кризисе». 18 марта Сидс посетил Литвинова и задал ему свой вопрос. Ответ был получен с необычной, почти сенсационной быстротой: Литвинов, не входя в обсуждение самого запроса, предложил немедленно собрать в Бухаресте совещание представителей СССР, Англии, Франции, Румынии и Турции. Правда, из Бухареста вдруг последовали опровержения: мол, никакого ультиматума не было. Но «машина» завертелась. Так или иначе, по инициативе Лондона дипломатическая изоляция СССР после Мюнхена была снята. Начался новый тур трудных переговоров. Англия и Франция предложили советскому правительству принять совместную декларацию, которая, однако, не предполагала никаких обязательств Англии и Франции в случае прямого нападения Германии на Советский Союз. Правда, Франция предложила более реалистический проект советско-французской декларации о взаимной помощи, однако под давлением Англии французское правительство само отказалось от своих идей.

17 апреля 1939 года правительство Советского Союза вручило Англии и Франции (с последней его связывал договор 1935 года) ответные предложения, предусматривавшие заключение между тремя державами равноправного эффективного договора о взаимопомощи против агрессии. Начался обмен нотами.

Мы не будем входить сейчас во все перипетии нудной дипломатической дискуссии, которая оказалась весьма сложной. Смысл позиции Запада, пожалуй, довольно точно определил маститый английский политик Дэвид Ллойд Джордж, когда 14 июля 1939 года он сказал советскому послу Ивану Михайловичу Майскому, что Чемберлен «до сих пор не может примириться с идеей пакта с СССР против Германии…».

Предложения Советского Союза от 14 апреля 1939 года были развиты в других документах – от 2 июня (проект договора трех держав о взаимной помощи), 8 июля (ответ на англо-французское предложение). Однако СССР неожиданно для Лондона и Парижа включил в число стран, получающих гарантию, Эстонию, Литву и Латвию. Это сразу осложнило ситуацию. Политические переговоры шли в Москве (в них участвовали посол Англии в СССР Сидс и заведующий центральноевропейским отделом английского министерства иностранных дел Стрэнг). Но, как говорится, воз долго оставался «и ныне там». Секрет этого неплохо сформулировал американский поверенный в делах во Франции Вильсон, когда он, оценивая в письме государственному секретарю от 24 июня 1939 года линию англо-французской дипломатии, выразил мнение, что, «возможно, готовится второй Мюнхен, на этот раз за счет Польши».

Но действительно ли грозил миру «второй Мюнхен»?

Для ответа на этот вопрос автор прибегнет к рискованному маневру: он на время откажется от «позиции историка» и перейдет на «позицию современника». Конечно, не современника событий 1939 года (мне тогда было лишь 19 лет). Но я стал в послевоенные годы невольным современником и собеседником лиц, которые играли перед войной важную роль.