Гитлер и Сталин перед схваткой - Безыменский Лев Александрович. Страница 93

Что же произошло?

Существует одно простое объяснение. Когда престарелого Вячеслава Молотова спросили: как могло случиться, что мудрый Сталин так просчитался в определении сроков войны, Молотов ответил:

– В какой-то мере так можно говорить только в том смысле, если добавить: а непросчета не могло быть. Как можно узнать, когда нападает противник… Нас упрекают, что мы не обратили внимание на разведку. Предупреждали, да. Но если бы мы пошли за разведкой, дали бы малейшей повод, он бы раньше напал…

Молотов повторил: «Другого начала войны и быть не могло!» И добавил: «Не могло не быть просчетов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин. Но дело в том, что нашелся человек, который сумел выбраться из такого положения и не просто выбраться – победить! Ошибка была допущена, но, я сказал бы, второстепенного характера, потому что мы боялись сами навязать себе войну, дать повод».

Объяснение для Молотова понятное (для него, наверное, и лишний десяток миллионов жертв «второстепенная ошибка»). Но при всей циничности подобной интерпретации Молотов проронил слово, которое кажется мне ключевым. Впервые же оно встретилось не у Молотова, а у Георгия Жукова.

Произошло это так. В 1966 году, когда я писал книгу о битве за Москву, я решил попытаться побеседовать с человеком, знавшим об этом больше всех. Георгий Жуков был тогда в опале, жил на своей подмосковной даче близ кольцевой дороги и не отказывался от встреч. Так мне удалось несколько раз беседовать с великим полководцем. Более того: когда я написал главу книги, в которой ссылался на маршала, то послал ему прочитать. Прошла неделя, другая, и адъютант прислал мне машинописные страницы с многочисленными пометками, порой весьма нелестного характера в адрес военачальников, которых я цитировал. Так, был в моем тексте такой абзац:

«Однажды в беседе с П. К. Пономаренко И. В. Сталин говорил, что в принципе знал, что нападения Гитлера не избежать, но в определении сроков ошибался примерно на полгода. Надеясь на эти полгода „отсрочки“, руководство советской страны и вооруженных сил упустило слишком многое».

Жуков подчеркнул слово «нападения Гитлера не избежать» и написал на полях:

«Это вранье, Сталин надеялся, что ему удастся как-то избежать войны, которой он боялся».

Боялся. Может, в этом разгадка? Боялся – потому что знал. Знал о сосредоточении. Знал о намерениях Гитлера и прекрасно запоминал все разведдонесения. Но не хотел отойти от своей веры в себя как человека непогрешимого.

В советском централизованном государстве определение сроков имело решающее значение. Сплоченное волей и руководством партии советское общество действительно проявляло беззаветную готовность ценой любых лишений добиться осуществления поставленных задач. Однако на это жизнь отвела куда меньше времени, чем рассчитывало руководство партии.

Как объяснить столь существенный, причем не тактический, а стратегический просчет советского руководства, который стоил стране так дорого? Почему И. В. Сталин, осмотрительность и подозрительность которого уже в те годы были чертами его характера и политической деятельности, совершил этот просчет? Почему – как ставил вопрос в своих послевоенных размышлениях о трагедии 1941 года Г. К. Жуков – И. В. Сталин уже с самого начала года не взял решительного курса на подготовку к отражению уже явной опасности? Если в апреле 1940 года Сталин говорил военачальникам, что смысл войны с Финляндией состоит в получении армией боевого опыта, то почему не были немедленно сделаны выводы из этого неудачного опыта? Очевидно, что ответы надо искать не только и не столько в особенностях диктаторского мышления И. В. Сталина, не допускавшего возражений со стороны своих даже самых близких соратников. Это была системная особенность диктатуры.

Глава двадцать пятая.

Москва, 5 мая 1941 года

Если бы меня спросили, что было в Москве 5 мая 1941 года, то я сразу бы ответил: конечно, помню. 5 мая – День печати, праздник советских газетчиков. Праздновали его традиционным торжественным заседанием в знаменитом Колонном зале Дома Союзов. Только отшумел первомайский праздник с его военным парадом и демонстрацией (я шел в колонне далеко от мавзолея и Сталина еле-еле рассмотрел, чем был очень расстроен).

Газеты в этот день сообщали о традиционном, знакомом. Весенние полевые работы. Совещание по аналитической химии в Горьком. Самолет полярника Черевичного вылетел с острова Врангеля. В СССР прибыла из румынского заточения коммунистка Анна Паукер. За рубежом? Военные действия в Ираке, англо-германская воздушная война (корректно даны британские и германские сводки). Война на море. Война в Африке. Прибытие американских судов в Суэц. Необычно живая нотка в сообщении ТАСС из Берлина: «После теплых весенних дней в последние дни здесь наступило значительное похолодание. В Берлине в ночь на 3 мая выпал снег». 6-го в «Правде»: выступление Гитлера в рейхстаге, в котором он возложил вину за войну на Великобританию. Но рядом же речь Рузвельта. 6-го же мы узнали о том, что вечером 5-го состоялся выпуск слушателей военных академий, на котором выступил Сталин, а затем – прием в честь выпускников.

…Как рассказывали мне участники этой встречи, уже задолго до нее им было ясно, что предстоит нечто необычайное. Составлялись списки, проверялись анкетные данные, всех разбили на группы по 20 человек, а в каждую группу назначили особого, наиболее надежного «старшего». Накануне избранникам вручили красивое приглашение на правительственный прием за подписью коменданта Кремля генерала Спиридонова. В назначенное время счастливчики направились в Кремль, где большинству из них раньше побывать не удавалось. Но осматривать Кремль не пришлось: все шли по двое через цепочку проверяющих, которые смотрели приглашения и легким движением руки ощупывали проходивших независимо от их ранга – нет ли оружия.

Зал Большого Кремлевского дворца заполнился до отказа. Собравшихся приветствовал нарком Тимошенко, затем рапорт правительству отдал начальник Управления военно-учебных заведений генерал-лейтенант Смирнов, а с приветствием выступил Михаил Калинин – формальный глава советского государства. Но не это было главным: главное совершилось, когда Тимошенко предоставил слово Сталину. Кстати, встреча на этом не завершилась. Сталин закончил речь не официальными пожеланиями, а словами: «А теперь товарищ Тимошенко приглашает нас на скромный товарищеский ужин».

Генерал армии Николай Лященко – тогда майор – был старшим одного из столов, установленных в нескольких залах. Руководители были в Георгиевском зале, остальные – в соседних залах, в которых можно было слушать трансляцию тостов. Но гостей ожидал еще один сюрприз: за каждым столиком на 20 военных уже их ожидал молчаливый человек в штатском. Кадровый военный, давний член партии, герой испанской войны Лященко был не в восторге от этого соседства. Но жаловаться тогда принято не было. Водка, шампанское и вино быстро подняли слегка испорченное настроение, а когда собравшиеся услышали несколько тостов из уст Сталина, то восторгу предела не было. Официальное сообщение, появившееся на следующий день, было достаточно скупо.

«Товарищ Сталин в своем выступлении отметил глубокие изменения, происшедшие за последние годы в Красной Армии, и подчеркнул, что на основе современной войны Красная Армия перестроилась и серьезно перевооружилась. Товарищ Сталин приветствовал командиров, окончивших военные академии, и пожелал им успеха в работе. Речь товарища Сталина продолжалась около 40 минут, была выслушана с исключительным вниманием».

Согласитесь, что такое сообщение могло только увеличить интерес к речи. Можно понять, что самый живой интерес к ней проявили в Берлине. Советско-германские отношения в мае 1941 года уже были достаточно напряженными, и от посла в Москве графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга ждали информации: что сказал Сталин? Что он сказал о Германии? Как он относится к распространявшимся по всему миру слухам о готовящемся германском нападении?