Стража Лопухастых островов (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 18
— Тогда, уважаемая Мукка-Вукка… не могли бы вы…
— Что? Изъясняйся связно и четко.
Авка не мог так изъясняться. В душе его боролись (вот она, двойственность!) робость и отчаяние. А Звенка по-прежнему глядела сквозь пространство. И словно подбадривала.
— Я это… как раз о планетарном масштабе… Не могли бы вы попросить уважаемую Всемирную Черепаху подползти вместе со своим материком к нам поближе? Ну, так, чтобы можно было плавать туда-сюда на лодках?
Конечно, это была наглая просьба. Безумный проект! Но ведь на безумства планетарного масштаба как раз и толкает человека любовь. Иногда…
Мукка-Вукка повозилась на одеяле и сообщила двумя ртами:
— Нет, это исключено.
— Слишком тяжело ей, да? — с грустным пониманием сказал Авка.
— Всемирная Черепаха стационарна.
— Больна, да? — Авка слышал, что больницу иногда называют стационаром.
— Не больна, а неподвижна. Давно приросла животом к океанскому дну. Ведь на ней три слона да еще целый континент. А возраст уже не юный… Хорошо нашим китам, Храбрилле, Мудрилле и Хорошилле. Они по сравнению с Черепахой мальчишки. Вот и плавают себе в свободно-подвешенном состоянии, не касаясь подводного грунта… Кстати!..
— Что?! — с непонятной надеждой откликнулся Авка.
— Послушай, мальчик! Почему бы тебе… раз уж так страдаешь… не обратиться к китам? Для них дальнее плавание не столь уж большой труд. Скорее развлечение…
— Ой… А вы, значит, можете с ними поговорить? На этих, на магнитных волнах?
— К сожалению, нет. Они ведь не черепахи. Диапазон их биополя совсем не тот, что у нас…
Авка ничего не понял. То есть понял только, что ничего не выйдет.
Как же быть-то, в самом деле. Ехать к океану и ловить там какого-нибудь небольшого кита, чтобы помог в переговорах с Храбриллой, Мудриллой и Хорошиллой? Но кит не черепаха. Любой китенок, сам того не заметив, прижмет мальчишку пузом к дну или берегу, и… прощай всякая любовь.
Мукка-Вукка прочитала Авкины мысли.
— Ловить китенка не надо. Надо тебе поговорить с тремя главными китами напрямую. Не-по-сред-ственно.
— Но как?! Они же во-о какие! Они меня даже не заметят, как я не замечаю микроба!
— Это уж как у тебя получится. Можно найти способ… Для начала тебе следует подобраться к этим чудам-юдам поближе. Может, получится забраться к одному из них в ухо и там изложить свою просьбу. Лучше всего к Мудрилле. Говорят, он самый рассудительный…
— Но у китов, по-моему, нет ушей…
— Есть, только незаметные, маленькие.
— Ага, «маленькие»! Самое маленькое наверняка размером с Южнопомидорное озеро в Диких областях. Как оно услышит мой писк?
— У китов очень тонкий слух… По крайней мере, ты мог бы попытаться.
«Чушь какая!» — возмутился один из двух Авок, которые сидели в нем. А другой тут же взъерошился: «А почему чушь? Боишься, да?» — «Кто боится? Дурак ты!» — «Сам дурак! Бзяка-бояка!» — «Кто-о? А в поддыхалку хочешь?!»
Но давать в поддыхалку пришлось бы себе. Авка не стал и сумрачно спросил:
— А как туда добираться-то? К китам…
Черепаха молчала, прикрыв четыре глаза пленчатыми веками. Полминуты молчала, минуту…
— Уважаемая Мукка-Вукка… — осторожно напомнил о себе Авка.
— Подожди. Я думаю… — И думала еще минуты три. Или вечность… — Под материком, как под черепашьим панцирем, есть большие пустые пространства. Говорят, некоторые расположены прямо над китовыми спинами. Окажешься там и можешь гулять прямо по Мудрилле или Хорошилле. Или Храбрилле. Это уж как повезет… Погуляешь, расспрашиваешь местных жителей и, может быть, доберешься до китового уха…
— А они там есть, жители-то? — с большущим сомнением спросил Авка.
— По некоторым слухам, есть. Спустишься — сам увидишь…
— Там небось темнотища, как у кита в желудке, — поежился Авка.
— Не знаю… Про пустые пространства очень мало достоверных сведений. Даже Всемирная Черепаха толком ничего не знает, это ведь не ее материк, а китовый…
— Ни фига себе! И я, значит, должен лезть в эту преисподнюю, — плаксиво сказал Авка.
Мукка-Вукка хмыкнула.
— Ничего ты не должен. Ты спросил, как соединить материки, я дала совет. А дальше дело твое…
Конечно, два Авки тут же сцепились между собой. Один убеждал, что переться в неизвестные глубины — предприятие глупое и смертельно опасное. И даже Звенкино лицо перед его глазами размазалось и растаяло в воздухе. Но перед глазами другого Авки не растаяло. Наоборот, сделалось еще более живым и… ожидающим. И стеклянная птичка зашевелилась в нагрудном кармане. Этот Авка боялся, наверно, не меньше того, другого, но… посопел и спросил:
— А как туда пробраться-то? Есть какой-нибудь проход?
— Есть, и не один. Самый ближний совсем недалеко отсюда. Я про него знаю от знакомой черепахи, которая долго жила на Щетинистом острове.
— Это на Буром болоте, что ли?
— Вот именно…
Бурое болото лежало у южной окраины столицы. Довольно пакостное место. Вода была коричнево-рыжая, из нее часто поднимались пузыри. Они с брызгами лопались, выбрасывая тухлый запах. Среди кочек жили рыхлые недружелюбные жабы, куцые желтые змеи «суслепки» (не ядовитые, но скользкопротивные) и всякая мелкая нечисть. Особенно гадкими были большущие водяные пауки-мохнатки с волосатыми лапами. На этих лапах они бегали, не проваливаясь в воду. У мохнаток был подлый характер и привычки пиявок. Они бесшумно подбирались сзади и присасывались к ногам ртами-хоботками. Жуть… Потом на коже оставались розовые бугорки, которые долго чесались.
Островок был круглый, небольшой, шагов сто в поперечнике, с горкой посредине. На горке сердито растопыривал ветви высохший осокорь-великан. Он словно грозил издалека дюжиной корявых рук: «Только попробуйте суньтесь…»
И все же мальчишки иногда пробирались на остров. Там густо подымался сухой тростник с удивительно прямыми и легкими стеблями. Из него получались прекрасные стрелы для луков и невесомые каркасы для воздушных змеев. Тростник стоял по берегам желтой щетиной — отсюда и название.
Прошлым летом Авка с компанией мальчишек дважды побывал на Щетинистом острове и гордился: поход в такое зловещее место — доблестное дело. И теперь Авка сказал:
— Был я там. И никакого прохода не видел. И другие не видели.
— Потому что вы собирали тростник на берегу. Никто не подходил к сухому осокорю. И уж тем более никто не забирался на него.
— А с него, что ли, видно подземную дыру?
— Не с него, а на нем… Там, у самой развилки, есть дупло. Как раз чтобы пролезть такому, как ты, мальчику. Внутри дерево давно уже пустое, можно сказать — труба. И труба эта как раз ведет в подземные пространства…
Мукка-Вукка говорила теперь твердо, обеими ртами, и это придавало ее словам особую достоверность.
— А долго спускаться по той трубе? — опять поежился Авка.
— Слазишь — узнаешь, — ответила Мукка-Вукка. Тем же тоном, что побывавшие у баронессы мальчишки отвечали на боязливые вопросы еще не побывавших. Авке не понравилась эта ирония. Но расспрашивать он больше не стал. Из самолюбия.
— Фонарик не забудь, — посоветовала черепаха. — И оставь родителям записку. Мол, уезжаю на несколько дней в деревню, в гости к однокласснику. Потому что неизвестно, сколько времени ты проболтаешься под землей… Потом, конечно, получишь взбучку, но, по крайней мере, не будет большого беспокойства…
— Я попрошу Гуську, чтобы он сказал маме, — пробурчал Авка.
СУХОЙ ОСОКОРЬ
В том, что будет взбучка, Авка не сомневался. И хорошо, если только словесная… Но это все — потом. А пока ожидалось приключение.
Известно, что у всех тыквогонских мальчишек есть в организме особый орган или нерв, похожий на торчащую упругую проволочку. Зацепишь, и начинает она вибрировать, щекотать душу. Зацепить ее легче всего упоминанием о какой-нибудь тайне. А щекотание души — это желание приключений. Часто оно такое сильное, что человек забывает обо всем на свете.