Живинка в деле - Бажов Павел Петрович. Страница 27

Жил он в большой нужде, век в лаптях ходил и до настоящей жилы так и не добрался, хоть шибко любил камни и толк в них понимал.

Парнем он еще был. Пошел раз на покос да в ручейке, знать-то, самородок и нашел. Поглянулся он парню. Потянуло еще раз порыться.

На Михеевом логу осенью он охотился. Сел отдохнуть. Костер развел. Немного в земле покопался да на самородок золотников в двадцать и натакался. Совсем обрадовался Иван. Ну известно в те поры. Женили его. Девку взял по себе — работящую и добрую.

Как нашел Иван самородок, стал подговаривать братьев шахту бить. Согласились они. Все заготовили. Пробили шурф аршин в двенадцать. Надо породу рвать, а на этом месте не дозволено было копушки ставить. Михеевский лог какой-то компании принадлежал. Думал, думал, Иван: аккуратно сделаем, никто не услышит.

Далеко от жилья — глухомань одна. Решили они взорвать порохом породу. Купили пороху, а шнура нет. Иван сам из чего-то сгоношил шнур. В скважину положили этот шнур и порох. Сел Иван в корзину, стал спускаться в шахту, а до этого Иван с отцом и братьями договорился: «Как скричу я, вы меня сразу и тащите!».

Хотел он быстрехонько поджечь шнур и, пока огонь до породы дойдет, на землю выбраться. Но получилось совсем по-другому.

Не успел Иван мужикам крикнуть из шурфа, как такой взрыв раздался, что валок разнесло, а самого Ивана без памяти вытащили на землю. Шибко его покалечило. Уж и побились над ним. Весь в крови был. Глухим на всю жизнь так и остался. Ничего не получилось у него и с Михеевской жилой. Шутил потом долго: «На золоту жилу натакался, да с пустым брюхом остался».

Но не отступился Иван от золота и камней. Без утиху землю долбил, камни искал. По-своему их называл, неграмотный был. Знал он, как в горе камень обозначается, а по-ученому не знал, как назвать. К примеру сказать, горный хрусталь кристаллом растет. Так Иван его «точеными шашками» оттого называл. Корунд «огоньком» прозвал.

Любил он больше всего хрусталь. Однажды враз два пуда хрусталя в Златоуст отвез — да чистого, как тургоякская вода.

Как-то раз заметил он возле Монастырского прудка золото. Монастырь раньше тут стоял. Стал он с дядей моим опять шурф бить. Мне годов десять было. Шурф они бьют, а вода не дает.

Надумал он из прудка воду пустить. Взяли ломы, открыли створки у плотины, затворы.

Пошла вода из пруда, а время было уже к ночи. Решил Иван, что за ночь, к утру, вся вода из прудка уйдет. И вправду. К утру спала вода, но на дне прудка пловуны оказались. Ничего не поделать. Так и отступились. Сколько ни бились — пришлось бросать это дело.

Чуть не плакал Иван. Сколько трудов положено — и все напрасно. Да и бедность поедом ела. Ребята уж подрастали, а в дому нужда. Не раз говорил он жене: «Погоди, мать. Найдем клад — заживем тогда». Только верна поговорка: «Жила богатима, да у ковшика дыра».

Будто нарочно золото от него уходило. Вскоре старшего сына женили. Бабенка попалась сварливая, злая. Все свекра попрекала за его любовь к камню.

— Золото моем, а в голос воем, — говорила она. Или:

— Тебе бы около смолокурки робить — деготь гнать, а не камни искать.

А он был мужик тихий, не любил с бабами связываться. Только раз как-то выкинула сноха его камни на улку из избы, так он так на нее поглядел, что у снохи под ложечкой засосало. А камней у него разных было великое множество. Почитай, больше ребят он камни любил, к тому же больно некорыстный человек он был. Пользовались варнаки из господ его добротой не раз, а однажды ухитрились жилу даже украсть.

Было это так. Нашел он корунд. Целую жилу. Обрадовался Иван. Взял несколько камней корунда, как он говорил: «Три огонька за пазуху в тряпицу положил», и пошел в Златоуст. Был в ту пору управителем Лендовский. Добился к нему Иван. Показал свои камни. Обсказал как полагается. Дескать, жила-то сама наверх вылезла. Чистый корунд. Одному ему жилу было не взять. Вроде, как компанию он хотел организовать. Барин Лендовский сразу смекнул, поглядев на камни. Враз велел коляску запрячь и айда с Иваном туда.

Пуще ребенка восхищался Иван, когда довелось ему ехать с барином из Златоуста на жилу. Лендовский прихватил с собой фотографа (был у него такой — только в моду входило на карточки снимать — ну, конечно, у господ это).

Угостил Лендовский Ивана с устатку. Сороковку мужику купил. Рядом с ним у самой жилы на карточке снялся. Посулил награду. Когда же, время немного спустя, прислал Ивану Лендовский рублевку и карточку, не поглянулась карточка мужику. Чисто зверь Лендовский на Ивана глядел. «Ишь как уставился — будто проглотить хочет!» Стал Иван ждать награды, но так и не дождался. На рублике все и кончилось.

Вскоре такие тут разработки пошли — страсть одна. Чистый корунд добывали, а Ивана и близко не подпускали. От горя Иван захворал. Долго хворал, а с камнями так до смерти не расставался. Бывало, сядет на кровати — уж хворым был, — попросит лукошко у жены с камнями. И все глядит и наговаривает. Не раз старуха-жена ему говорила: «Ты будто с бесом, с камнями-то, говоришь! Совсем ума лишился».

Перед смертью взял он из лукошка корунд и хотел было еще раз поглядеть, да рука уж не поднялась. Так с камешками в руке и помер.

Долго горщики помнили, как говорил им дядя Иван: «Камни-то будто огоньки в земле. А наши уральские на особицу».

Черепанов С. И.

© Южно-Уральское книжное издательство, 1971.

Дедушкина песня

Баушка-то Анна была у нас шибко сурьезная: чуть что не по ней, сразу же за ухват, да ну-ко тем ухватом по спине! А дедка Андриан от греха уходил. Почнет она на него шуметь, так он, слова не говоря, со двора долой.

Этак-то придет, бывало, к нам, сядет в переднем углу на лавку, руки на стол положит, а голову на руки и затоскует.

Лучше деда в нашем селе по портняжному делу мастера невозможно было сыскать. Хоть и не учен был, а глаз имел вострый, верный. Любую шубу овчинную, боркова?н, пониток так сошьет, будто ты в той одеже родился.

Мерку он и в руки не брал. Посмотрит, повернет тебя раза два перед собой, чуток прищурится и говорит:

— Через неделю придешь, одежу получишь.

Но вот беда: никогда он своей поделкой не был доволен. То будто бы шов положил стежкой неровной, либо рукава чуть косо поставил, то не тем гарусом отделал обшлага и воротник.

Баушка, бывало, ворчит:

— Поди-ко, иного дела у тебя нет, как только красоту наводить. Мало-помалу сострочил бы одежину, да и с рук долой. Ее ведь не на божницу ставить. Плохая она или хорошая — все равно износится.

По домашним порядкам дед не спорил, а уж тут, по своему-то мастерству, ни в чем не уступал:

— Иволга, залетная птица, несмышленая, но и то посмотри, какие наряды носит. А человек — хозяин земли. Ему нужно все выше и выше брать. Вот бы такую одежонку сшить, чтобы сама собой песня сложилась да чтобы та песня на сердце легла.

Оттого на него и тоска нападала. Как это желание исполнить? В ту пору, известно, кроме овчины, льняных холстов, шерстины домотканой, иных материалов в деревенском житье-бытье не бывало.

Один раз все-таки перед дедом удача мелькнула.

В соседнем дворе у Антипа Морошкина дочь Павлинка росла. Дед-то давно замечал, что девка она не простая: мимо паутинки не пройдет, чтобы узор не посмотреть; зря цветок полевой не тронет, а только пальчиком его погладит, полюбуется, как зоревые краски на нем играют. Да и веретено у нее в руках не дремлет, а крутится и жужжит. И пряжа ровная, без единого узелочка. Потом, как села она шерстину ткать, так было любо поглядеть: ниточку к ниточке кладет, выравнивает, разноцветным гарусом перекладывает.

Дед Андриан уже заранее бороду гладил, прикидывал, как он это полотно шерстяное на портняжном столе разложит, по какому фасону раскрой сделает, где какие вытачки наметит, какой иглой начнет стежки строчить. Даже во сне видел, будто идет Павлинка на лужок в новом понитке, и нет ее краше не только в селе, но и по всему нашему уральскому краю.