Маньяк - Безымянный Владимир. Страница 16

— Ну вот, а вы сомневались... Родилась новая советская семья! Чур, я свидетель! Я уж себе и свидетельницу подыскал, так что, банкет перерастает у нас в свадебный пир. Домой? Ты что, младенец? Это Кеше пора бай-бай. А ты у нас любимец прекрасных дам, это всем известно!

Сквозь хмельной туман Валерий насторожился. Но ненадолго.

Колхоз «Заря коммунизма» образовался в Ивашках во времена, которых не помнило уже и среднее поколение сельчан. А старикам, износившимся в нескончаемой работе, и вспоминать ничего не хотелось. Светлый путь коллективного хозяйствования давно свел в могилу большинство пионеров коллективизации. Молодежь же, обремененная повседневными заботами, прошлым не интересовалась. Да и что им за дело было до разглагольствований всяких умников? Не стали обсуждать даже вопрос о переименовании хозяйства, не говоря уже о его ликвидации. Какой смысл? Числясь «государевыми людьми», куда сподручнее тащить по домам не только выращенное на полях, но и полученное в виде разного рода ссуд и дотаций. И уж кому-кому, но не нынешнему председателю было рубить сук, на котором так удобно сиделось. Да и люди не жаловались. Строились, везли в город овощи, свинину, — словом, не бедствовали. Пусть у дяди в агропроме голова болит, что из тех стройматериалов, что получил за последние годы колхоз, можно половину района застроить коттеджами.

Стайки «шабашников» потянулись в Россию давно. Пожалуй, этому начинанию уже не меньше четверти века. Строили фермы и кормохранилища, работали не хуже здешних мужиков. Но и зарабатывали столько, что за такие денежки выкладывались бы от темна до темна и свои. Однако председателям со своими дело иметь не с руки. Свои и дать не догадаются, а если разъяснишь, как оно положено, да заставишь поделиться, — язык за зубами удержится только до первой рюмки.

Приезжие, в основном из Закавказья, поначалу работавшие от души, тоже быстро разобрались, что к чему. Практическим умом, слава Богу, не обделены. Зачем вкалывать, когда вокруг трется столько голодных, спившихся, бездомных? Клиентуру поставляли в основном продавщицы винно-водочных отделов и «тройняшки» да дихлофоса, получая за каждого «алика», взятого в дело, особую плату. Поначалу «аликов», среди которых были бомжи и алиментщики, мелкие воришки и другой люд, которому некуда приткнуться, — просто продавали богатым хозяевам. Нет, не в Подмосковье, а в глубинку, куда-то за калмыцкие степи, где их ожидал рабский труд под надзором свирепой охраны в обширных поместьях.

Однако спустя какое-то время «шабашники» спохватились: зачем продавать рабочую силу за тридевять земель, когда ее можно успешнее использовать здесь? Ощущая за спиной дыхание участкового, «алики» охотно подписывали любое трудовое соглашение. Дальше события развивались по одному и тому же сценарию. В дальнем сельском районе, через полмесяца после начала строительных работ «аликам» выдавался желанный аванс. В результате работяги устраивали грандиозную пьянку. Наутро, когда, мучимые похмельем, они сползались на стройплощадку, неумолимый бригадир, выстроив работничков, сурово напоминал им, кто есть их благодетели, кто взял их в бригаду без документов, кто обеспечил им крышу и заработок и кто отвечает за них перед властями — тем же участковым.

Тем, известное дело, куда деваться? А здесь и курево, и жратва, а в перспективе — приличные деньги. И работа кипела. А в конце сезона наступала развязка, всегда одна и та же. Шеф местного отделения милиции внезапно учинял грандиозную, с пристрастием, проверку соблюдения паспортного режима. Не получив ни гроша, «алики» разбегались, как перепуганные зайцы, и никто ни разу и не попробовал качать права. Безупречная работа органов правопорядка оплачивалась не только купюрами, но и лояльностью — если удавалось вынюхать у «аликов» подробности их прежней жизни, их закладывали со всеми потрохами.

Вообще в здешних местах открывались все новые просторы для деятельности бывших «шабашников». Маковые коробочки и конопля на огородах аборигенов подчас доставляли им приятные минуты. Когда же они осознали, что мак растрачивается на пирожки, а конопляное семя — на масло, то удивлению их не было границ. В обмен на водку можно было получить несметное количество драгоценного сырья.

Поначалу были попытки «разобраться» с еще не укоренившимися приезжими. Заканчивались они, как правило, плачевно: «народные мстители» в лучшем случае попадали в больницу.

Однако ситуация стала меняться. Отмена дотаций убыточным колхозам лишила председателей возможности щедрой рукой финансировать деятельность проверенных товарищей. Новый источник дохода оказался рядом — нагнись и возьми. Деньги произрастали под ногами: в огородах и заброшенных садах. Но не везти же сырье и готовые наркотики в родные края через полстраны, сквозь кордоны линейной милиции и ГАИ, где нынче завели специально натренированных спаниэлей, которые «на лапу» не берут вовсе. А дома своя мафия — с конкурентами не будут церемониться. Дома вообще все сложнее. Попробуй там пошалить так, как в деревенской России, — только тебя и видели.

Нужен был рынок сбыта здесь и сейчас. А значит, в первую очередь, — потребитель. Подростки садились на иглу моментально. Чем моложе, тем быстрее. Еще быстрее — совсем молоденькие девчонки. С иглы ложились в постель по первому требованию. Особенно если непокорной давали денек посидеть «на кумаре». Когда девчонка надоедала, ее отправляли «на заработки»...

В лагерь труда и отдыха в «Зарю коммунизма» текстильный техникум продолжал выезжать по давно укоренившейся традиции. Как бы ни приходилось туго в колхозе, скучно там не бывало никогда. Компенсацией за прозаическую дневную борьбу за остатки урожая служили прохладные сельские вечера, дурманящий запах листвы, речная свежесть. Прокуренному клубу девушки предпочитали посиделки в своем кругу, не чураясь двух-трех глотков желтоватого местного самогона, который служил как бы неотъемлемым атрибутом местной романтики. Девушки обычно держались стайками, и даже за «атрибутом» к местному шинкарю ходили вместе, а то и в сопровождении преподавательниц, которым, как известно, так же не чуждо ничто человеческое.

После обеда из третьего отряда исчезла Лариса Минеева — высокая белокурая девушка с не по возрасту развитыми формами и спортивной осанкой. Куда она направилась, никто из подруг не заметил. Впрочем, как они знали, у девушки была довольно веская причина отлучиться: накануне она получила письмо от парня, с которым, как принято выражаться, «ходила». Что было в письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что последнюю точку обязана поставить сама.

Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.

— А что, девы, — внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова — вечный «хвостик» Ларисы, — вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и — представляете! — бросит на стол отрезанную голову Лариски?

Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала — с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.

В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, — нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.

Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое — практически вся кожа с трупа была снята.

Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.