О декабристах - Волконский Сергей. Страница 13

{70} "Поэма имела громадный успех, и Некрасов задумал другую. Раз он, приехав ко мне, сказал, что пишет о моей матери и просил меня дать ему ее "Записки", о существовании которых ему было известно: от этого я отказался наотрез, так как не сообщал до тех пор этих "Записок" никому, даже людям, мне наиболее близким.

"Ну так прочтите мне их", сказал он мне. Я отказался и от этого. Тогда он стал меня убеждать, говоря, что данных о княгине Волконской у него гораздо меньше, чем было о княгине Трубецкой, что образ ее выйдет искаженным, неверными явятся и факты и что мне первому это будет неприятно и тяжело, а опровержение будет для меня затруднительно. При этом он давал мне слово принять все мои замечания и не выпускать поэмы без моего согласия на все ее подробности. Я просил дать мне несколько дней на размышление, еще раз прочел записки моей матери и, в конце концов, согласился, несмотря на то, что мне была крайне неприятна мысль о появлении поэмы весьма интимного характера, основанной на рассказе, который в то время я не предполагал предавать печати.

"Некрасов по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, при чем он делал заметки карандашом в принесенной им тетради. В три вечера чтение было закончено. Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал со словами: "Довольно, не могу", бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребенок. Тут я видел, насколько наш поэт жил нервами, и какое место они должны были занимать в его творчестве.

"Когда поэма была кончена, он принял мои {71} замечания и просил лишь ему оставить сцену встречи княгини Волконской с мужем не в тюрьме, как изложено в "Записках", а в шахте. ""Не все ли вам равно, с кем встретилась там княгиня: с мужем ли, или с дядей Давыдовым, они оба работали под землей, а эта встреча у меня так красиво выходит". Я уступил, но, уезжая из Петербурга, просил выслать мне для просмотра еще последнюю корректуру. Поэт этого не исполнил, и я получил от него при письме, полном извинений, поэму, уже выпущенную ("Отечественные записки" генварь 1873 г.). Этим объясняется, что в поэму проскользнуло несколько выражений, не отвечающих характеру воспетой им женщины".

Такова история возникновения одного из популярнейших произведений нашей литературы. Должен сказать, что, при всех достоинствах, поэма Некрасова представляется мне, после того как я познакомился с собственноручными письмами княгини Марии Николаевны, очень грубой; в ней есть что-то кустарное. Скажем прямо - в ней сквозит сам Некрасов, в ней больше Некрасова, нежели той, кого он воспевает. Всякий автор проявляет себя, не может не проявить; о чем бы он ни писал, в том, как он пишет, под каким углом видит, какую оценку дает, наконец, - и, может быть, это самое главное, - какие речи вкладывает в уста другого, во всем этом всегда сквозить автор. И здесь неизбежно действует слияние двух, иногда далеко неравноценных, величин: описываемого героя и описывающего писателя. Не всякий выдерживает сопоставление.

И в то время как, может быть, самое дорогое для нас в "Евгении Онегине" есть непрестанно ощутимое присутствие Пушкина, - в "Русских женщинах" нас расстраивает соприкосновение {72} с Некрасовым. Это, конечно, не потому, что Пушкин писал об обыденных людях, а Некрасов пишет об исключительной женщине в исключительных обстоятельствах: о ком бы Пушкин ни писал, он всегда будет выше своего предмета. Не о всяком поэте это можно сказать.

Нельзя, однако, не признать за произведением Некрасова, кроме литературных его достоинств, еще и культурно - воспитательное значение. То, что было достоянием узкого кружка двух поколений, потомков декабристов, что после издания "Записок" княгини Волконской стало, бы достоянием небольшого круга любителей исторической литературы, то, благодаря Некрасову, стало достоянием всякого читающего.

Постараемся же теперь, - не по Некрасову, а из собственных ее писем, увы, на память, восстановить ее духовный образ.

IX.

В этой унылой обстановке, которую мы мельком очертили, только почта могла бы доставить минуты просветления. Но как мало она приносила и как редко ... Только в пятидесятых годах при Муравьеве зазвенел почтовый колокольчик непрерывной нитью от Балтийского моря до Тихого океана, а в те времена... Почта из Петербурга уходила раз в неделю, а из Иркутска в Забайкалье иногда только раз в месяц. И каким только случайностям не подвергалась она. Разливы рек, метели, неточности адресов, путаницы в раздаче ... Письма из Киевской губернии шли почти три месяца; по полгода нужно было ждать ответа на свое письмо. Какая могла быть при этом поддержка {73} отношений, какая была возможна деловая переписка? ...

Мария Николаевна была обречена на постоянную жизнь в прошлом. Девять писем писано к уже умершей свекрови, в течение трех месяцев получает княгиня от сестер поцелуи уже умершему своему ребенку, родившемуся в Чите младенцу Софье ... Доктор прописал Сергею Григорьевичу, сильно ослабевшему в каторжных работах, вина, по рюмке в день. Начальство разрешило. Мария Николаевна пишет свекрови, старуха высылает, - бутылки приходят разбитые. Целый год проходит в ожидании второй высылки. В январе 1831 г. она просит свекровь выслать судков для пересылки пищи мужу (Что в советской России называется "передача".), а то по пути из ее жилища в острог пища стынет, а разогревать в остроге, - посуда лопается. Не знаю, когда прибыли судки, но в январе 1832 года княгиня их еще не получила.

Вся переписка проходила в Петербурге цензуру III Отделения, в Сибири цензуру губернатора, затем коменданта; в канцеляриях письма пропадали, это легко проследить при тогдашней привычке нумеровать письма. Процентов пятнадцать писем пропадало. Посылки развязывались, содержание вываливалось, попадало под другой адрес или совсем в другое место назначения.

Ответная корреспонденция из Сибири подвергалась тем же случайностям и еще большим стеснениям. Самое стеснительное было требование, в силу которого ответные письма должны были представляться в канцелярию коменданта вечером того же дня, когда почта была получена. Стеснительность этого требования станет понятна, когда вспомним, что самим государственным преступникам было запрещено писать, и потому Марии Николаевне приходилось писать и за себя, {74} и за мужа, и за других.

Декабрист барон Розен в своих - "Записках" говорит, что княгини Трубецкая и Волконская иногда писали по двадцати писем в один почтовый день. Прибавить к этому, что в нашем архиве сохранились альбомы исходящих писем, в которых рукою Марии Николаевны изложено содержание каждого написанного ею письма, - и понятным станет, что почтовые дни были для нее мучением; зато декабристы звали ее "Наше окно в свет".

Велик был труд ее, но мало вознаграждался. Из семьи мужа почти никто не писал. Только старуха княгиня Александра Николаевна каждую пятницу писала свои мало содержательные, но с точностью часового механизма отсылаемые письма. Переписка с свекровью становится руслом, по которому мы можем проследить течение материальной, практической жизни. Все заботы о муже, о его здоровьи восходят к Александре Николаевне, и удивляться приходится готовности и заботливости, с какою старуха исполняет все поручения; сама ездит, сама выбирает, сама укладывает.

Много лет позднее, в одном письме к сестре Софье, Мария Николаевна вспоминает ее всегдашнюю отзывчивость и готовность помочь. С такою же аккуратностью писала и Жозефина. Но за исключением этого, известий со стороны Волконских почти не было. В особенности огорчало Сергея Григорьевича молчание сестры. После его ухода в ссылку, она совсем исчезла с его горизонта, чтобы снова всплыть уже в 1854 году, когда она навестила брата в Иркутске и целый год прогостила у него. Об этом - в своем месте. Среди редких писем других членов семьи Волконских горели лаской и приветом письма очаровательной Зинаиды. Никогда она не забывала той, которая пришла отдохнуть в ее дому и, хорошо зная, кого она любит, {75} что она любит и что ей нужно, присылает ей то непромокаемые чулки для Сергея, то ноты итальянской музыки, то огородных семян.