Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич. Страница 34

— Так ты что, не слышал? Смоленская область, Вяземский район, деревня Корьево! А дом мы найдем по памяти! Ну, или спросим, на худой конец!

— А как туда добираться?

— С Белорусского вокзала — электричкой до Вязьмы, а там автобусом! Да не ссы, старик — язык до Киева доведет!

Я задумался. С одной стороны, сильно сомнительно, чтобы Судаков прятался так близко от Москвы, а с другой — неплохо было бы съездить в деревню, отдохнуть, развеятся на природе. Как там все обернется — это бабушка надвое сказала, а когда еще мне удасться выбраться из Москвы?

— Паганелю будем звонить? — оттягивая время, спросил я.

— Да ты что, забыл? Он же свалил в Германию! Поедем вдвоем!

Я опять задумался. Ехать? Не ехать?

— Ну чего? — теребил меня Борис, заглядывая в глаза: — Едем, нет?

Я решительно кивнул:

— Ладно! Поехали! Уговорил!

Мы заскочили ко мне, перекусили, я переоделся в походно-спортивную одежду, захватил умывальные принадлежности, только тут вспомнил:

— Э-эх! Голова садовая!

— Что случилось? — удивленно воззрился на меня Борис.

— Я забыл презентовать Надежде Михайловне ликер!

— Эх ты, действительно, голова садовая! — упрекнул меня Борис: Ладно, не расстраивайся, возьмем с собой! Пейзане будут рады!

— Кто?

— Деревенские жители, неуч!

Белорусский вокзал встретил нас шумной толчеей, гомоном и неразберихой, всегда встречающейся там, где собирается много народу. Шныряли нищие, беспризорники, какие-то беженцы-каракалпаки, с чумазыми, вшивыми детьми на руках, прохаживались стражи порядка…

Мы благополучно успели на трехчасовую электричку, и даже умудрились занять сидячие места. Вагончик тронулся, мимо поплыли московские улицы, мы переехали Москва-реку, потом потянулись громады новостроек, спальные районы Крылатского, слева, вдалеке — Троекурово, и наконец, минув МКАД, электричка покинула столицу, резко набирая скорость.

До Вязьмы нам предстояло «трюхать», как выразился Борис, полных три часа, да еще и с хвостиком.

Я, утомленный позавчерашней пьянкой и полу-бессонной ночью в квартире Паганеля, вскоре уснул, привалившись головой к подрагивающей стенке вагона, а Борис вставил в уши наушники плеера, врубив его на полную громкость — аж мне было слышно!

Проснулся я от толчка — электричка где-то остановилась.

— Где это мы? — хриплым спросоня голосом спросил я, крутя головой пока я спал, стемнело, и за грязным окном лишь светились сквозь ненастный осенний мрак тусклые фонари.

— Можайск! — ответил Борис, переворачивая в плеере кассету: — Часа два ты продрых, поздравляю! Всегда завидовал людям, которые могут спать в дороге — не так скучно!

— Борь, что ты слушаешь? — осведомился я, потягиваясь и разминая уставшее после сна на жесткой лавке тело. Вместо ответа искатель молча вставил мне в ухо наушник и нажал кнопку. В ухе зашипело, заиграла музыка, и высокий, резковатый голос запел:

— Что это? — удивленно спросил я, снимая наушник. Борис улыбнулся:

— Песня, соответствующая моменту! Это из раннего «ЛСД», слыхал такую группу?

Я кивнул, а Борис продолжил:

— Я современную музыку вообще слушать не могу, все эти рэпы-рэйвы-техно-дэнсы…Бр-р-р, муть! Так, собрал коллекцию любимых в ранней молодости групп, благо, на «Горбушке» сейчас все можно достать, теперь балдею!

Я в свое время тоже увлекался музыкой, поэтому у нас с Борисом, оказавшимся упертым меломаном, нашлось о чем поговорить аж до самого Гагарина.

Народу в электричке становилось все меньше и меньше, да и типажи поменялись — если в начале с нами ехали одни москвичи, то теперь на остановках в вагон залезали мрачноватые, дряхлые бабули с корзинками и котомками.

В Вязьму приехали в седьмом часу. Накрапывал нудный дождик. Здесь было существенно холоднее, чем в Москве, а может быть, нам просто так показалось после теплого вагона электрички. Низенький, обшарпанный вокзальчик был пуст, и наши шаги гулко раздавались в давно не крашенных стенах.

В справочном бюро Борису сказали, что ни какого Корьева не знают, и посоветовали сходить на автовокзал, до которого рукой подать — он притулился тут же, на привокзальной площади.

Автовокзал представлял из себя деревянное одноэтажное зданице с навесом, под который жались от дождя несколько сереньких старушек. Борис, решительно расплескивая лужи, устремился к ним:

— Здорово, бабули! Как нам до Корьево доехать?

Старушки завозились, переглядываясь, зашептались, и наконец одна, самая бойкая, ответила, шамкая беззубыми челюстями:

— Так до Корьево амтобусов не ходить, милок! Вам до Гришино надоть, а тама уже пешком, недалеча, километров пять!

— Спасибо, бабули, дай вам Бог здоровья! — весело сказал Борис и пошел к кассам, за билетами.

Я закурил, спрятался под навес, оглядываясь. Вязьма после великолепия залитых светом московских улиц казалась мне темной, убогой деревенькой лишь кое-где горели фонари, не освещая, а словно наоборот, подчеркивая сгустившуюся темноту.

Чуть в стороне светились окна пятиэтажек, у вокзала пестрели витринами приметы времени — коммерческие палатки. Я вспомнил стихи, слышанные еще в юности от одного из поэтов-любителей моего родного городка:

Написанные про совсем другой, далекий, приуральский город, эти строки подходили к провинциальной Вязьме как нельзя лучше. Тоскливое слово глубинка!

Неожиданно кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся — одна из бабушек, в стеганой душегрейке, спросила:

— Сынок, а чего вам в Корьеве-то понадобилось?

Надо было срочно сочинить какую-нибудь легенду, но я для начала ограничился пространным ответом:

— Дела у нас там, мать!

— Дела-а… — протянула старушка: — Да какие могуть быть там дела — в Корьеве шесть домов осталося, в трех тока живуть, остальные развалилися давно! Я че хотела-то — тут к нам из города часто ездиют, дома покупают в деревнях да летом в них живут! Ты, сынок, ежели дом надумал покупать, лучшее у нас, в Клушинке покупай — до дороги близко, и село большое, магазин есть, клуб. А че там, в Корьеве — глухомань…

— Спасибо, мать! Только мы не дом приехали покупать, мы — в гости! — я назвал самую простую причину визита в эту глушь, но спустя секунду понял, что ошибся.