Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич. Страница 40

От полноты чувств искатель даже назвал нашу хозяйку на «вы».

Лена кивнула:

— Это еще в студенчестве. Мы тогда все увлекались… Вы правильно сказали — КСП, Грушинка, Визбор, Кукин, Городницкий…

Я подал голос:

— Лена, мы завтра уезжаем! Если вам надо что-то по дому сделать — ну, дрова там, или починить чего ни будь, вы скажите сейчас, чтобы мы распланировали завтрашний день. И еще, вот деньги — за постой!

Лена вскинулась:

— Как не стыдно! Я вас что, за плату пустила? Да еще на топчан в сени! За это разве берут деньги? Уберите, уберите сейчас же! Сергей, я же могу обидится!

Я сконфужено убрал деньги, а Лена продолжила:

— Если есть желание поработать, то действительно, ребята, только если вам не трудно! — я купила две машины коряг, а колоть их у меня сил не хватает! Они все такие узловатые, перевитые все, смолистые…

— Завтра утречком все сделаем! — подмигнул мне Борис: — Топоры-то есть?

— Есть, есть! И колун, и клинья, и просто топор!

У меня потеплело на душе — хоть так отблагодарим нашу хозяйку!

Время близилось к полуночи. Выпили еще по одной, и Борис, до этого представившейся, как старлей милиции, проговорился, что занимался археологией. Лена тут же насела на него — ее интересовали орнаменты на древнерусской керамике, Борис был докой именно в керамике, и минуту спустя они уже чертили на бумаге разные узоры, как дети, хвалясь друг перед другом своими знаниями. В комнате было жарковато, и я решил выйти, покурить на свежем воздухе…

На улице стоял легкий, звенящий морозец. Небо прояснило, и великое множество звезд, от огромных, до мелких, едва различимых, высыпало на нем. Было жутковато и интересно разглядывать знакомые с детсва созвездия, всматриваться в Млечный Путь, который в Москве вообще не видно из-за городских огней.

Я стоял, опираясь рукой на изгородь, курил, выпуская дым в черной небо, и чувствовал себя настолько успокоенно и умиротворенно, насколько это бывает в детстве…

Неожиданно что-то привлекло мое внимание. На фоне бездоно-черного неба проплыл едва заметный завиток дыма. Я повернулся — и обомлел! Труба профессорского дома слабо курилась, а за плотными шторами мансарды угадывался едва заметный огонек!

Я опрометью бросился в дом. Борис с художницей все так же увлеченно рисовали на бумаге узоры.

— Не так, не так! — говорил искатель, водя карандашом по листу: — Вот здесь лепестки загибаются книзу, а ягодки…

— Борис! — рявкнул я.

— Погоди, Серега! — не отрываясь от листа, ответил он.

— Борис, он в доме!

— Что!? — искатель вскочил, извинился перед хозяйкой, и на ходу натягивая куртку, бросился за мной…

Мы стояли в тени дома и совещались.

— Надо попробывать заглянуть внутрь! — убеждал меня Борис: — Мы же даже не знаем, какая там планировка! Давай подкрадемся, и поищем щелочку в ставнях!

— А если он нас услышит? Может, лучше подкараулить его — ну, должен же он выйти когда нибудь, в туалет, например, или за дровами?

— А вдруг у него все в доме?

Я не нашелся, что возразить, и мы, пригибаясь, стали подкрадываться вдоль забора к дому Профессора.

Ставни, сделанные из листов дсп, наглухо загораживали окна, мы трижды обошли фасад дома, но не нашли ни одной мало-мальски заметной щели. Меня колотил озноб — то ли от холода, то ли от страха. То, с какой легкостью Судаков расправился с Ледневым, внушало мне ужас — нас он точно щадить не будет!

— Давай зайдем сзади! — еле слышным шепотом предложил Борис.

Мы выбрались из палисадника, прокрались мимо огорода, и аккуратно перелезли через забор, выходящий на реку, блестевшую внизу, под горкой.

Из-за дальнего леса взошла тем временем огромная, багряно-красная, полная луна, осветив все вокруг, и предметы сразу отбросили угольно-черные тени.

По мощеной белым кирпичем дорожке мы пробирались мимо корявых, голых яблонь к дому. Дым из трубы пошел силнее, поднявшийся ветер закручивал его в кольца, рвал, размазывал по небесной черноте, словно замазку.

Ставни на окнах, смотрящих в огород, оказались пригнанными так же тщательно, ка и на фасаде, но между окнами обнаружилась узкая задняя дверь. На невысоком, в одну сткпеньку, крылечке виднелись свежие следы.

— Что будем делать? — спросил Борис, нагнувшись к самому моему уху. Я пожал плечами, осторожно вытянул руку и надавил на дверь. Заперто изнутри.

— Может, попробывать вскрыть? — так же тихо спросил искатель. Я отрицательно покачал головой:

— Вдруг он вооружен! Бесшумно вскрыть все равно не получиться, а открывать дверь для того, чтобы нарваться на пулю… Надо ждать!

Мы осторожно выбрались из огорода, и вернулись к дому художницы. Труба продолжала дымить, и все также горел на мансарде профессорского дома едва заметный свет…

— Как в известной байке: «Я медведя поймал! Так веди его сюда! Не могу! Почему? А он не пускает!» — невесело проговорил Борис.

— Скорее уж подошло бы: «И видит око, да зуб неймет!». - ответил я, доставая сигареты.

Неожиданно Борис присел, увлекая меня за собой, и указал рукой на мансарду. Свет в окне потух!

— Может, спать ложиться? Поздно уже? — предположил я.

— Нет! Он хочет выйти! Я чувствую! — Борисом вновь овладел охотничий азарт, а его правая рука тискала в кармане рубчатое тело «лимонки».

— Давай к огороду Профессора! — прошипел искатель мне в ухо, и мы, чуть не на четвереньках, побежали вдоль забора.

У того места, где до этого перелезали забор, Борис остановился:

— Все! Дальше не пойдем! Он наверняка пойдет по дорожке — следов меньше! Тут мы его…

Ждать пришлось долго. Судаков, если только это был он, явно никуда не торопился. Да и куда ему было идти на ночь глядя?

Скрип открываемой двери показался мне преувеличенно громким в стоящей вокруг какой-то неземной тишине.

— Идет! — стиснул мою руку Борис, вытащил из кармана гранату, с металлическим хрустом выдрал кольцо, зажав чеку пальцами. Я испуганно уставился на искателя, он только отмахнулся:

— Так надежнее!

Вскоре послышались тихие шаги. По дорожке между яблонями двигался плохо различимый силуэт человека, одетого в темное. Не доходя до нас, притаившихся в тени забора, пяти метров, человек неожиданно свернул направо и начал удаляться, направляясь к дальней стороне огорода.

Борис прошипел сквозь зубы какое-то ругательство, и пополз вдоль забора. Я чертыхнулся про себя, и последовал за ним.

Человек между тем отворил не замеченную нами калитку, вышел на тропинку и быстро начал спускаться по гору.

— Упускаем! — выдохнул Борис, вскакивая: — Серега, давай, побежали!

Мы в кромешной тьме — луну скрыло набежавшее облако, бросились в погоню за ускользающим Судаковым. Стараясь бежать как можно тише, что бы он не услышал нас раньше времени, мы все же выдали себя — Борис запнулся в темноте за сухой бодыль лопуха и полетел вперед, перевернулся через голову, громко матюкнувшись!

Нам уже было видно силуэт Судакова, маячивший в самом низу горки. Вот он обернулся, вот заметил нас, и тут же стремглав бросился бежать! Последние мои сомнения рассеялись — только преступник, человек с нечистой совестью, следуя поговорке: «Береженого Бог бережет!» будет шарахаться от всех и от каждого!

Мы, уже не таясь, наддали, несясь под гору, как на крыльях. Свистел в ушах ночной студеный воздух, порскали из пожухлой травы какие-то мелкие ночные птахи, а мы все ускоряли свой бег.

Судакову вроде бы некуда было деваться — впереди изогнулась река, и только взобравшись вновь на гору, он смог бы улизнуть.

— Стой, сука! — заорал Борис, делая чудовищные прыжки. Судаков метнулся было вправо, потом вдруг резко изменил направление и бежал теперь к темнеющим ивам, склонившимся над водой. Мы не видели за деревьями того, что увидел он — через неширокую в этом месте Угру были переброшены «клади» — узкий, почти лежащий на воде мостик без перил, старый, как бабка Пустыриха.

— Уходит! — опять закричал Борис, и мы поднажали. Судаков уже ступил на «клади», слышно было, как его ботинки стучат по мокрым доскам.