Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич. Страница 83

«Утро» в вечном мраке катакомб наступило для меня внезапно — я проснулся, сел, и застонал от боли! Грудь обожгло, было полное ощущение того, что к коже вновь поднесли раскаленный металл. Присохшие за ночь бинты с хрустом отрывались от ожогов, я стонал, поднимаясь со своей импровизированной постели. Все тело затекло, ломило поясницу, но хуже всего — безумно хотелось пить!

Удивительно, но за весь «вчерашний» день мне ни разу не встретилось ни лужицы воды! Когда мы с Борисом и Паганелем искали базу «Поиска», вода была повсюду — с потолков капало, под ногами текли ручьи, а потом мы с Борисом и вовсе попали в подземное озеро! Здесь же меня окружали лишь мрак, холод, и легкая сырость под ногами и на стенах…

Надо было двигаться. Я, корчась от боли, встал и пошел, по прежнему держась правой рукой за стену. Все, как и прежде — холодный кирпич, поворот, ветерок, шелест моих шагов, толчки крови в висках, мельтешащие перед глазами, яркие в темноте, разноцветные искры…

Шум я услышал внезапно. Впереди, где-то чуть справо, ровно гудел поток воды! Я представил подземный водопад, вызванный аварией водопровода, и со всех ног устремился на шум — вода! Спасение!

Временами мне казалось, что гул воды стихает. Тогда я останавливался, прислушивался, и только удостоверившись, что вода шумит по прежнему, шел дальше.

В коридоре, по которому я двигался, стало заметно теплее, стены здесь покрывала плесень, мерзкая на ощупь, и еще более мерзкая на вид, но я ее не видел, и слава Богу!

Неожиданно я почувствовал, что вода шумит уже не впереди, а где-то сбоку от меня. Наугад пошарив руками, я уперся в мокрую стену, приник к ней ухом…

Сомнений быть не могло — шум раздавался из-за слоя изрядно выкрошевшегося, сырого кирпича. Опять неудача!

В бессилии я ударил по стене кулаком, вскрикнув от боли в груди, и кирпич отозвался легким гулом.

«Стенка совсем тонкая, выведена в один слой, а влага и время сделали ее еще тоньше!», — сказал я себе. Если бы со мною был мой ломик, которым я орудовал в камере! Но ломик остался в могиле, я машинально бросил его вслед за трупом, и оставалось надеяться только на свои руки. Нужно было во что бы то ни стало разрушить кирпичную перегородку, добраться ло воды, иначе меня ждала смерть от жажды…

Сперва я ощупал стену, пытаясь найти расшатавшиеся кирпичи. Но те, кто делал эту кладку, работали на совесть, и ни один кирпич ни на миллиметр не сдвинулся по моим нажимом.

Передохнув, я снял с ноги тяжелый ботинок и начал методично бить им в центр стены, стараясь попадать в стыки между кирпичами. От каждого моего удара летели, больно царапая лицо, кирпичные крошки, стена поддавалась неохотно, но все же поддавалась, и я колотил башмаком, как сумашедший.

Конечно, нормальный, здоровый человек развалил бы эту стенку в два счета, но я настолько ослабел за дни заточения, что со мной легко справился бы и двенадцатилетний ребенок, поэтому работа моя шла очень медленно.

Я методично бил в кирпич, и представлял себе воду, водопад чистой, холодной воды, и то, как я ее буду пить, как умою горящее лицо, намочу ожоги, чтобы хоть чуть-чуть смягчить терзавшую меня боль.

Наверное, прошло около часа, прежде чем первый кирпич не раскололся, и его половинка не выпала на ту сторону. Я, воодушевленный успехом, сунул в дыру руку, изо всех сил ухватился за соседний кирпич, и спустя минуту расшатал и вынул его. Теперь работа пошла веселее, вскоре я уже имел порядочную дыру, из которой мне в лицо бил сырой, неприятный, влажный и вонючий воздух.

Шум воды усиливался по мере того, как я увеличивал размеры пролома в стене, а когда я расширил лаз и смог в него пролезть, грохот и рев полностью стерли все иные звуки.

За стеной оказалась небольшая, очень мокрая площадка, метра полтора на два, а прямо за нею и ревел водопад. Ура, спасен!

Я сделал несколько неверных шагов, стараясь не поскользнуться на раскисшей земле, вытянул вперед руку, и вот наконец-то в мою потную ладонь ударила струя воды!

Я шагнул вперед, чуть не упал, чудом сохранив равновесие — судя по звуку, вода падала вниз, в подобие озера, лежавшего подо мной, а насколько глубоким оно было, я не знал.

Сложив ладони лодочкой, я набрал полные пригорошни воды, поднес к губам, глотнул… И тут же выплюнул, борясь с рвотными позывами!

Канализация! Никакая это ни вода, а отходы жизнедеятельности огромного, многомиллионного города, вот что ревело и шумело в темноте предо мной!

Впрочем, не в темноте. Неожиданно я заметил легкое, мертвое свечение внизу, по берегам подземной клоаки — это светилась плесень и слизь, разлагавшиеся отходы, всякая дрянь, скопившаяся здесь за десятки лет. Меня замутило, и я поспешил выбраться обратно, в тот коридор, по которому пришел…

Теперь каждый шаг давался мне с великим трудом. Разочарование, охватившее меня у водопада, едва не заставило броситься в озеро нечистот, чтобы разом покончить со всеми мучениями. Только сделав над собой усилие, я ушел прочь от пролома в кирпичной стене, за которым шумели отходы и тускло светилась могильным светом гниль.

Я шел, пытаясь сосредоточиться, пытаясь вызвать какие-нибудь хорошие воспоминаия, но в голове рождалось лишь одно видение — высокий, узкий, граненый стакан, полный до краев холодной, чистой воды…

Один раз я не выдержал, и начал лизать языком сырую стену, попавшуюся мне в одном из коридоров. Облегчения не наступило, а язык распух и начал кровоточить, лежа во рту, словно огромное, шершавое бревно.

Я окончательно утратил чувство реальности. Тьма и отчаяние способствовали тому, что я забыл, как выглядит мое тело, я пытался вспомнить, как выглядит мое лицо, но не мог, а временами мне казалось, что ни какого «меня» нет, а есть только странное, маленькое, слепое и отчаявшиеся существо, сидящие у меня в голове, и несут это существо два других, находящихся далеко внизу, и называемых «ноги»… Наверное, так сходят с ума, по крайней мере я был уверен, что мой рассудок помешался…

…Не помню точно, спал я или нет — вряд ли можно назвать сном тот полубред, когда тебе все равно, открыты или закрыты у тебя глаза, сидишь ты или стоишь, спишь ты или идешь, спотыкаясь, во мраке…

Очнулся я от резкой боли в груди, и даже не удивился этому, настолько привычным стало для меня это ощущение за последние дни. По прежнему вокруг стоял глухой, глубокий, могильный мрак. Я лежал на спине посредине низкого помещения, из которого вели в разные стороны три тоннеля. Как я сюда попал, что со мною было, где мне довелось пройти до того, как я рухнул здесь без сознания — я не помнил.

Мои ожоги стали болеть как-то по другому — исчезла дергающая, заставляющая вскрикивать при каждом неловком движении, режущая боль. Теперь грудь просто сильно ссаднило под грязными бинтами, она чесалась, зудела и иногда хотелось изо всех сил впиться ногтями и разодрать все эти струпья, сочащиеся сукровице, только бы унять зуд.

В довершении всех бед у меня поднялась температура, я обливался потом, а в ушах постоянно что-то шумело и звенело. Воистину, я шагал во тьме только по инерции, только лишь потому, что последней моей разумной мыслью было: «Надо идти!»…

Иногда, в редкие минуты, когда бред оставлял меня, я плакал в бессильной злобе на весь свет, на Бога, который никак не прекратит моих мучений, на мертвого Паганеля, даже на Николеньку, хотя я и понимал, что не вправе на него злиться.

Потом начались кошмары. Я уже не просто шел наугад, нет, я спасался от призраков, мчащихся за мной в темноте, касающихся меня тонкими, костлявыми пальцами, когда я падал без сил, злобно шипевших мне в спину, куда бы я не повернул в своем бездумном движении.

То и дело предо мною возникал злобный, грозящий мне пальцем Судаков, с всклокоченными, смерзшимися волосами, в которых виднелись снежинки, но когда он пропадал во мраке, на его место вставал возникший из ниоткуда черный, страшный в своем посмертном уродстве Паганель, протягивающий ко мне обгоревшие руки с белыми, светящимися зеленым, ногтями.