Великое Лихо - Волков Сергей Юрьевич. Страница 22
Беры молча бросились в атаку. Тот, кому Луня срубил наконечник, отбросил бесполезное древко и выхватил откуда-то из складок черного плаща узкий топорик с длинной ручкой. Таким против меча орудовать - милое дело, а в случае чего и метнуть можно легкое оружие - тоже удобно.
"Тяжел, ох и тяжел прадедовский меч!", - думал Луня, еле-еле успевая отбивать выпады беров. А тут ещё этот, с топориком, в рубку не полез, а встал в стороне и явно примеривался, как швырнуть свое оружие ловчее, чтобы полбашки Луне снести. Эх, пару дружинников Боровских бы сюда, или одного воеводу Скола - вот тогда узнали бы поганцы, кто такие роды!
Луня, чтобы топорометала не попал в него, ушел влево, прячась за наседавшими на него берами, как за живым щитом. Но топорщик тоже не пальцем деланный, перебежал, лихов сын, в сторонку! Ну все, моченьки уже нет мечом махать! Где же, во имя Рода, Шык?! Не уж-то убили Костяную Иглу?!
От этих мыслей Луне вдруг стало жарко. Ослепительное пламя полыхнуло перед глазами, ярость обуяла душу - пусть Шык убит, но тогда он, Луня, спутник и ученик волхва, должен отомстить за родича!
И Луня, зарычав, как бурый медведь-Влес, рванулся на врага, отбил нацеленные в грудь и горло костяные наконечники, кинжалом ударил в руку одного бера, вдвигаясь в их строй, резко прыгнул вперед, и со всей силы рубанул мечом по плечу другого:
- Н-н-на!!!
Бер заорал дурным голосом, шарахнулся в сторону - Луня почти отрубил ему руку вместе с плечом, но тут что-то полыхнуло, на этот раз не в голове, а надо всем холмом, и в тот же миг на Луню обрушился удар такой силы, что в глазах потемнело, руки выронили оружие, ученик волхва упал на пожухлую траву и потерял сознание...
* * *
Очнулся он уже в сумерках. Голову раскалывала тягучая боль, в глазах плавали какие-то круги, во рту был отвратительный привкус блёва, тошнило, шумело в ушах, словно он в бурю оказался в сосновом бору.
- Очнулся, Лунька? - словно сквозь набитую в уши шерсть, донесся до Луни голос волхва.
- Вроде... - еле выговорил он, с трудом ворочая одервеневшим языком: Наша... взяла?
- Наша, наша! - улыбнулся Шык, подавая Луне мису с водой: - На-ка, попей, вой зело храбрый! Пей-пей. То вода заговоренная, в миг полегчает!
И впрямь - полегчало. Утих шум, прояснилось в глазах, перестали дрожать руки. Луня с трудом сел, потрогал огромную кровоточащую шишку на затылке:
- Чем это меня... звездануло?
Шык протянул Луне тот самый берский топорик:
- Вот этим! Хорошо, хоть обухом приложило, а то бы все, к Маре в гости отправился!
- А где... ну, черные эти?
- Двоих ты положил, а остальных я, молневым заклятием! Считай, повезло нам - с берами ратится тяжко, искусны, собаки, в войском деле! Ну да обошлось - и ладно! Давай-ка, подымайся, на-конь пора, тут оставаться нельзя!
Луня, пошатываясь, встал, и увидел, что тела мертвых беров рядком лежат в сторонке, собранные торбы навьючены на арпаков, а Шык уже сидит в седле. Да, пора в путь, подальше от злосчастного холма...
* * *
Всю ночь Луня провел, как во сне. Жутко болела голова, действие наговоренной воды закончилось, и перед глазами вновь начали плавать цветные круги. Луню тошнило, каждый шаг арпака отдавался в голове вспышкой боли, и пару раз ему уже казалось, что сейчас он свалится под конские копыта и навеки затихнет в холодной дорожной пыли.
Наконец ночь подошла к концу. Шык в рассветных сумерках отыскал годную для дневки поляну и разбил стан. Луня только и смог, что сползти с коня и растянуться на влажной траве. Вскоре он уже спал, и не почувствовал, как волхв перенес его на ложе из лапника, не видел, как он развел костер, достал из котомки пучки лечебных трав, сходил за водой и принялся готовить исцеляющий взвар...
Шык разбудил раненого ученика в полдень. Тусклое, совсем уже осеннее солнышко к тому времени просушило землю, и приятно, не жарко грело укрытого теплым шерстяным плащем Луню. Волхв заставил его выпить полкотелка терпкого, горько-пряного взвара, пошептал над головой наговоры, отгоняющие Лихих Раден, особенно Огню, Ледю, Корчу, Гледю и Глуху.
Вскоре Луня вновь провалился в тяжкую дремоту и спал до вечера. Волхв тем временем приготовил еду, окурил можжевеловым дымом всю местность вокруг стана, чтобы никакая дурная нежить не подобралась близко к раненому, провел не два, а три обережных круга, поел, развесил на кустах вкруг полянки Чуров и улегся спать - в эту ночь путникам, особенно Луне, надо было отдохнуть...
Луня проснулся утром, на диво здоровый и бодрый. Взвар и наговоры волхва сделали свое дело - болезнь покинуло крепкое, молодое тело, шишак на затылке опал, перестала кровоточит рана в его середке, полностью исчезла одурь, утихла дрож в руках и ногах, и вообще, Луня чувствовал себя словно заново родившимся.
Ему безумно хотелось есть, и на цыпочках, чтобы не разбудить спящего волхва, Луня подкрался к котелку, висящему над затухшим костром, и прямо через край, не разогревая хлебова, наелся, пожевал мяса, и почувствовал себя совсем здоровым.
Тут Луня увидал странное ожерелье, лежащее на кусочке кожи возле волхва. Двенадцать узких, не длинных косточек, порядком закопченных и обоженных, связанные вместе кожаным шнуром. Ничего подобного раньше в вещах Шыка Луня не видел, и поэтому он осторожно подкрался к спящему волхву и протянул руку, чтобы взять ожерелье.
Раз! - крепкая рука волхва перехватила Лунино запястье. Шык открыл глаза, сурово глянул на ученика, и неожиданно улыбнулся:
- Что, полегчало?
- Да, совсем хорошо, спасибо, дяденька! А что это?
- Это тебе, заслужил! Надень-ка...
Луня взял ожерелье, пахнущее гарью и паленым мясом, неуверенно повертел в руках, потом надел - и удивился: ожерелье словно давило на на шею, грело и холодило одновременно.
- Дяденька, а все же, что это? - спросил Луня у вставшего волхва.
- Не понял еще... Это оберег, от беров. Они теперь тебя боятся станут больше, чем тех воев, что богов тырят!
"От беров...", - удивленно подумал Луня: "Двенадцать косточек... Шесть трупов, двенадцать рук!". И вдруг он понял - это пальцы, это фаланги отрубленных берских пальцев, по пальцу с каждой руки!
- Я это... Страшно мне, дяденька! - запротестовал Луня, пытаясь содрать жуткое ожерелье.