Китайский попугай - Биггерс Эрл Дерр. Страница 47

– Не помешает приготовить на ужин что-нибудь горячее, – сказал Чарли Чан. – Пойду посмотрю, что есть в запасах.

Китаец удалился на кухню, журналист уехал в город, и Боб остался один. Он сел у окна. Перед глазами расстилалась тихая безбрежная равнина. «Сколько еще свободного места в нашей Америке, – думал молодой человек. – Знают ли об этом те, что толпятся в метро, ждут в бесконечных уличных пробках, тратят много сил и времени, чтобы добраться до тесных клеток, которые они называют своим домом? А тут простор и свежий воздух, можно дышать полной грудью и всем хватит места. Хотя… Эти огромные пространства угнетающе действуют на человека, впервые попавшего в пустыню. Тут человек чувствует себя таким маленьким и слабым…»

Чарли вошел с подносом и стал расставлять на столе дымящиеся тарелки с супом.

– Кушать подано, сэр. Пришлось открыть консервы, так что я не уверен…

– Бросьте, Чарли, наверняка все вкусно.

К еде приступили вдвоем. За ужином Боб поделился с детективом своими мыслями о бренности рода людского.

– Знаете, Чарли, я только что понял наконец, почему, каждый раз оказавшись в пустыне, я испытываю какое-то беспокойное чувство.

– И почему же?

– Потому что на этих безбрежных просторах человек кажется маленьким и беззащитным. Достаточно взглянуть в окно, и тут же возникает вопрос: что значу я и мои жалкие проблемы в сравнении с этим огромным миром?

– Осмелюсь заметить, сэр, белому человеку не мешает понять эту истину и время от времени вспоминать о ней. Китаец же никогда об этом не забывает. Он всегда помнит, что человек – лишь ничтожная песчинка на берегу вечности. И сознание этого помогает ему жить спокойно, тихо и скромно. Китаец не пребывает в вечном волнении, как представители белой расы. Не портит сам себе жизнь.

– И правильно делает, – согласился Боб. – Неудовлетворенность – наша общая беда.

– Вот именно. А теперь, сэр, отведайте кусочек лосося, тоже консервы, увы. Знаете, я ведь недавно приехал в Америку, и в первый вечер в Сан-Франциско с удивлением, не веря глазам своим, наблюдал за тем, как бегут люди по переполненным тротуарам, какие озабоченные у всех лица. А куда торопиться? Торопишься или нет – конец-то для всех один.

Закончив ужин, Боб вызвался помочь китайцу убрать со стола и вымыть посуду, однако получил вежливый, но решительный отказ. Тогда он уселся в кресло и от нечего делать принялся крутить ручки радиоприемника. Вот послышался громкий, отчетливый голос диктора:

– А теперь, уважаемые радиослушатели, тот самый сюрприз, о котором мы говорили. Сейчас вы услышите голос несравненной Нормы Фицджеральд. У нее в этом году контракт с театром Мэзона, она исполняет одну из главных партий в «Июньской ночи». Что ты нам сейчас споешь, Норма? Норма отвечает, что вы сами услышите.

При имени Нормы Фицджеральд Чарли Чан, собиравшийся уже выйти из комнаты с подносом грязной посуды, остановился, поставил поднос на стол и приблизился к радиоприемнику. Оба услышали звучный голос певицы:

– Здравствуйте, мои дорогие. Я очень рада, что опять буду петь в Лос-Анджелесе.

– Ах, как бы хотелось двум джентльменам в самом сердце пустыни услышать от тебя хоть два слова о Джерри Делано вместо самой расчудесной арии, – вздохнул Боб.

Тем временем всю комнату заполнили звуки глубокого, чистого сопрано. Боб Иден и Чарли Чан в молчании выслушали арию, а когда она закончилась, Чарли сказал:

– Вот еще одно чудо, совершенное белым человеком. Как далеко мы сейчас от певицы – и в то же время так близко! Я пришел к выводу, что нам придется нанести визит этой даме.

– Вы правы, Чарли, но как это сделать?

– Предоставьте мне решить эту проблему, – ответил детектив, выходя со своим подносом.

Иден погрузился в чтение какой-то книги, но никак не мог сосредоточиться на содержании. Прошел час. Зазвонил телефон, и веселый молодой голос в трубке произнес:

– Хэлло! Что слышно? Вы все еще тоскуете по огням большого города?

– Разумеется!

– Звоню вам лишь для того, чтобы сообщить – киношники уже здесь. Приезжайте.

Повесив трубку, Боб помчался к себе – одеваться. Пробегая через патио, он заметил, что Чарли Чан разжег огонь в камине. Неверные, слабые язычки пламени освещали полное, толстощекое лицо китайца. Возвращаясь, уже со шляпой в руке, Боб задержался на минутку.

– Вы так внимательно смотрите на огонь, Чарли. Наверняка ваши мысли далеко от этого камина. Раздумываете над тайной ранчо Мэддена?

– Вы правы, сэр. Мои мысли действительно далеко. Далеко от ранчо Мэддена. Я думал о Гонолулу, где ночи мягкие и теплые, совсем не такие, как здесь, в пустыне. Признаюсь вам – тоска по родным местам и родным людям тяжким камнем легла мне на сердце. И думал я сейчас о моем скромном домике и о моих девяти детках.

– Девяти! Боже праведный, вот это называется быть отцом!

– Вы правы. Перед вами действительно счастливый отец. А вы, как я вижу, собрались куда-то, на ночь глядя?

– Решил провести вечер в городе. Только что позвонила мисс Вэнделл и сообщила, что приехала сьемочная группа. Ах да, завтра они будут здесь, ведь Мэдден разрешил им сьемку. Наверняка он уже забыл об этом.

– Наверняка. И лучше ему не напоминать, а то откажет, мне же ужасно интересно посмотреть, как делается кино. Вернувшись домой, я расскажу об этом моей старшей дочке, она просто бредит кинематографом. И если я со знанием дела и со всеми подробностями смогу рассказать своим детям интересные вещи о «фабрике грез», представляете, как возрастет мой авторитет! Уважение к предкам в моем доме поднимется еще выше.

Боб рассмеялся:

– Надеюсь, вам завтра представится такой случай. Прощайте, Чарли. Постараюсь вернуться не очень поздно.

Через несколько минут Боб Иден уже ехал под черным бархатным небом пустыни, усеянным бесчисленными яркими звездами. Вспомнился ему бедняга Ли Вонг, похороненный на маленьком кладбище за Эльдорадо, но он отогнал от себя печальные мысли. Вскоре перед ним замелькали огни города.

Переступив порог гостиницы, Боб сразу понял, что тут все изменилось до неузнаваемости. Дом буквально дрожал от громких молодых голосов, раскатистого смеха и оглушительной музыки, гремевшей в баре.

У входа молодого человека встретила Паула Вэнделл.

Тесная маленькая комнатушка, заставленная старой мебелью, тоже предстала другой – обновленной и светлой – благодаря заполнившей ее молодой компании. Пользуясь свободным вечером и предоставленные сами себе, киношники веселились, как малые дети, беззаботно и шумно. Прелестная девушка, с энтузиазмом исполнявшая что-то на укулоле, на миг оторвалась от инструмента, протянула руку гостю и вновь вернулась к прерванному занятию. Высокий стройный молодой человек по имени Ранни с удивлением взглянул на вошедшего Боба и, на секунду перестав издеваться над серебристым саксофоном, бросил:

– Привет пережиткам прошлого! А арфу ты с собой захватил?

От молодежи не отставал и актер средних лет, наяривая что-то на стареньком пианино.

Ошеломленный Боб приметил в дальнем углу спокойную пару – даму и немолодого седовласого мужчину. Пожалуй, единственное подходящее общество.

Представившись, Боб сел рядом с ними.

– Как, как вы сказали? – переспросил мужчина, приложив руку к уху и стараясь перекричать шум. – А, очень приятно, друзья мисс Вэнделл – наши друзья. Немного шумно у нас, вы не находите? Ах, молодость! Вспоминаю свои молодые годы. Тогда я работал не в кино, а в театре. Мы ездили по городам, давали спектакли. Помнишь? – спросил он свою соседку.

– Да, только меня, к счастью, бог миловал, удалось как-то избежать этих постоянных переездов из города в город, замызганных сцен жалких городишек. Я играла у самого Беласко, в Нью-Йорке! – с гордостью подчеркнула актриса.

– Вот как! – с должным восхищением воспринял Боб эту информацию.

– Да, молодой человек, я прошла хорошую школу! Беласко очень ценил меня. Помню, как на одной из генеральных репетиций он сказал, что без меня не смог бы вообще поставить эту пьесу! И вручил мне большое красное яблоко, а это означало…