Архаические развлечения - Бигл Питер Сойер. Страница 54

– Важно даже не то, чем я там занимаюсь, – рассказывал он ей, проработав в мастерской уже пару недель. – В основном, моя забота – отыскать нужную деталь и пристроить ее на место, а все, что посложнее, делают сами владельцы мастерской. Но воздуху, которым дышишь внутри этих машин, уже лет шестьдесят. Открываешь дверцу и на тебя волной накатывает чье-то лето, проведенное за игрой в крокет – Тедди Рузвельт, Лидия Пинкем.

– Все дело в запахах, – сказала Джулия. – Эта обшивка на сиденьях и дверцах, горячая, немного колючая, она впитывает буквально все – солнечный свет, сигаретный дым, запах пота от ног. Знаешь, когда я сейчас слышу запах старого «понтиака», я вспоминаю моего дядюшку Маши, хотя в детстве я считала, что это как раз дядя Маши пахнет старым «понтиаком».

Фаррелл кивнул.

– Может, так оно и было. Все на свете каким-то образом перетекает одно в другое. Люди, которые привозят машины в мастерскую, по большей части похожи на тех, которые когда-то их покупали. Какую-то роль, конечно, играют костюмы, потому что владельцы машин стараются и приодеться им под стать, но все-таки главное – лица. Эти люди один за другим приходят к нам прямиком из тех давних лет, с порыжелых семейных снимков. Совсем как в Лиге, люди Лиги тоже ведь кажутся сошедшими со старинных картин. Мне такие лица попадаются постоянно.

– Во всяком замкнутом сообществе так, – сказала Джулия. – У обладателей общего хобби или даже мании, в конце концов и во внешности появляется что-то общее. Владельцы лодок, альпинисты, любители научной фантастики, коллекционеры комиксов. Даже радиолюбители, коротковолновики, похожи один на другого.

– Да, но я не об этом, – задумчиво произнес Фаррелл. – Я говорил, скорее, о людях, сознательно или бессознательно пытающихся вмешаться в ход времени. Помнишь, как сказалФредерик – может быть, настоящего и вовсе не существует, а просто прошлое ходит себе по кругу. Вчера мне пришлось отдирать остатки первоначальной покраски с с дверцы «тейлора» тысяча девятьсот двенадцатого года, и все время, пока я лущил, смачивал растворителем и отшкрябывал чудесную, крепкую старую краску, я чувствовал, клянусь тебе, чувствовал, как кто-то другой наносит ее – вручную, в переделанной под гараж конюшне. Я понимаю, что чувствует Фредерик, когда следит за соколами, уходящими в их собственное время. Всякая вещь так близка к какой-то другой.

Он смолк, оставив в разговоре рваную прореху, сквозь которую Джулия смотрела на него, неотрывно и беспощадно. В первый раз он заметил крохотный, словно искорка, золотистый треугольник в одном из ее карих райков – в другом треугольник не повторялся. И волосы у нее в этом свете не такие черные, как обычно. Или они такими и были всегда? Джулия сказала:

– Даже если я выйду из Лиги, ты не обязан уходить следом за мной. Это твое дело, только твое.

– Конечно, этого не докажешь, но на самом деле она не собиралась убивать Микаэлу, – сказал Фаррелл. – Просто выдрючивалась.

Гильдия Сокольничьих по существу самораспустилась через несколько минут после гибели кречета, оставив Эйффи владычествовать над законами, установленными некогда ее отцом, среди поля, усеянного разодранными кроликами и куропатками.

– По-моему, она просто не сознавала, что делает, – повторил Фаррелл.

– На черта ей это, тут же нет никакого смысла.

Джулия ответила отрывисто и громко:

– Мы уже обсуждали с тобой эту тему.

Резко встав из-за столика, она грохнула своим стулом о другой, стоявший сзади, опрокинула Фарреллов стакан с морковным соком и потратила следующие несколько секунд, помогая Фарреллу вытирать получившуюся лужу салфетками и не переставая рычать на него.

– Не сознавала? Она отлично сознает каждую гнусность, которую совершает, и всегда сознавала, с того самого дня, когда заставила мальчика, дернувшего ее за косу в пятом классе, выдрать себе волосы, так что он на всю жизнь остался лысым, – столики, окружавшие их, теснились и напирали друг на друга подобно словам, слетавшим с уст Джулии; Фаррелл слышал, как скребут по полу ножки стульев и подошвы оборачивающихся, чтобы взглянуть на них, посетителей. А Джулия продолжала: – Тебе и вправду кажется, что ты жалеешь ее. Бедняжка Эйффи, бедная костлявая дурочка, как она старается быть достойной своего нелепого, не по адресу попавшего дара, с которым ей никак не удается сладить. Это даже не жалость, это презрение, а за презрение людей убивают, ты слышишь меня, Джо? Она сделает с тобой точно то же, что сделала с соколом, и по той же самой причине. Чтобы заставить тебя относиться к ней посерьезней.

– Я очень серьезно к ней отношусь, – запротестовал он.

Но Джулию нес неудержимый поток, она не оставляла Фарреллу возможности ухватиться за риторический древесный корень или проплывающее мимо бревно.

– Смысл? Как раз смысла-то ты никак не ухватишь – смысл в том, чтобы добиться власти. Власть не нуждается в объяснениях, обладать властью это и означает: не давать никаких объяснений.

Фаррелл оставил щеголяющему зеленоватой бородкой официанту чрезмерно щедрые чаевые и выскочил за Джулией на тротуар, в толпу людей, наглядно являвших друг другу простую логику пространства. Джулия шествовала впереди, сумка, висевшая у нее на плече, раскачивалась, как светофор, мотаемый ураганом, и плечи Джулии взлетали выше ее подбородка. Продавцы глиняных китов и сляпанных из цветного стекла драгоценностей шарахались у нее из-под ног, но уличный мим в нелепом сюртучке некоторое время приплясывал с ней рядом, подражая ее гневной походке. Потом он подобрался к Джулии слишком близко, и та врезала ему ногой по лодыжке.

Когда Фаррелл, наконец, нагнал ее, припадок странного гнева, казалось, прошел, она молча шагала с ним рядом по кампусу к своему рабочему кабинету. Тарелочки фрисби лениво взлетали ввысь и повисали, «в ожидании», велосипеды, не утруждая себя сигналами, беззвучно промахивали мимо, серебристо-ртутные, как барракуды. Сами же велосипедисты выглядели по контрасту почти иллюзорными, случайными, напрочь лишенными свирепой целеустремленности своих машин. В конце концов Фаррелл сказал:

– Я так ничего и не понял.

Джулия повернулась к нему с вопросом во взгляде, и он пояснил:

– И даже не знаю, чего я не понял. Объясни же мне.

Джулия отвернулась, и прежде чем ответить ему, успела еще поздороваться с пробегавшим мирной трусцой охранником кампуса и скормить засохшую булку Малышу Холли, вечно слонявшемуся по кампусу тулузскому гусю.

– Эйффи гораздо опаснее своих притязаний. Ты сбрасываешь ее со счетов, потому что сейчас она стремится лишь к одному – стать царствующей особой в том, что называется Лигой Архаических Развлечений. Но самое главное, Джо, самое главное – насколько сильно ей этого хочется, – Джулия повернулась к нему и схватила его за руки чуть ниже плеч, схватила с такой силой, что он покачнулся. – Знаешь, как люди говорят: да я бы на убийство пошел, лишь бы заполучить такие ноги или эту работу, или стать вторым после такого-то человеком? Знаешь? Ну так вот, для Эйффи в этой фразе никаких иносказаний не содержится. Ради того, чтобы носить корону, похожую на идиотский песочный замок, возглавлять гальярды, идти к столу впереди толпы расфуфыренных дураков, ради всего этого Розанна Берри действительно готова убить. А завтра она, может быть, убьет кого-то, чтобы ее избрали королевой на вечере старых выпускников.

Фаррелл решительно произнес:

– Я в это не верю. Он, да, ее отец, то есть, как из пушки, тут даже вопросов не возникает. Но она, ты прости, но я видел, как она попадала в дурацкое положение, видел, как она по глупости ставила в такое же положение других, видел, как она, вроде бы, обрела странную власть над филином, я сознаю, что она хороводится с непонятным малым, которого сама же и вызвала неизвестно откуда и которому здесь явно не место. Я готов поверить, что она способна на большее, гораздо большее, и все-таки мне еще не приходилось видеть, чтобы она хотя бы близко подошла к чему-то, похожему на убийство. Может быть, ты это видела, тогда я думаю, тебе следует рассказать мне об этом.