Амулет для влюбленных - Лубенец Светлана. Страница 16
– Ладно, – гораздо тише сказала она. – Идем домой. Но напоследок я все-таки скажу, что целоваться можно бы начинать и попозже, у тебя еще бездна времени впереди…
Дома Марину ждала еще одна неприятность. На письменном столе лежала на боку трехлитровая банка, в которой жили скалярии Кривой Ручки. Все учебники и тетради были залиты водой, а рыбок не было.
На следующий день Марина в школу не пошла. Она совершенно не знала, как ей там себя вести. Она и так каждый день мучилась, когда нечаянно встречалась взглядом с Орловским, а теперь еще прибавился и Феликс… Она так надеялась, что с его стороны выбор ее в золотые царевны не имел никакого отношения к чувствам, а оказалось, наоборот, еще хуже, чем с Вадимом… Кроме того, надо было заняться приведением в порядок вымокших школьных принадлежностей, и еще она очень надеялась, что вернется Буся.
К трем часам дня Буся так и не вернулась, зато совершенно неожиданно в гости заявился Кривая Ручка.
– Ты что, заболела? – спросил он Марину высоким тонким голосом.
– Да, слегка, – решила она несколько слукавить, а потом вдруг догадалась, что положение необходимо усугубить, чтобы он не собрался проведать своих скалярий, и сказала: – Вообще-то, может быть, у меня даже что-нибудь заразное… я пока еще не знаю…
– А что у тебя болит? – Кривая Ручка очень уютно устроился между двумя дверями митрофановской квартиры и в ближайшее время явно никуда не собирался уходить.
– Голова… и вообще…
– Ну, это не заразно, – со знанием дела ответил Кривая Ручка и полез в свою школьную сумку. Он достал из нее майонезную баночку, в которой шевелились маленькие красновато-коричневые черви. – Вот! Это для твоих скалярий. Они очень любят. Мотыль называется. Давай покормим!
– Да ты знаешь, Илья… Они вообще-то не голодные… Я их недавно кормила…
– Но не мотылем же! Я тебе сушеных дафний оставлял, а это – живой белковый корм. Очень полезный для аквариумных рыб.
– Понимаешь, Илья, мне сейчас не до мотыля, потому что… потому что… у меня кошка убежала, представляешь? Уже двое суток дома нет.
– Хорошо, что скалярии не могут убежать, правда? – улыбнулся Кривая Ручка, и Марина решилась. Все равно ведь придется признаться, а потому чем скорее, тем лучше.
– Дело в том, – осторожно начала она, искоса поглядывая на одноклассника, – что кошка сбежала наверняка потому, что опрокинула банку с рыбками… Знала, что ей здорово попадет…
– Опрокинула… И что? – Кривая Ручка несколько позеленел.
– Ну… и ты же… должен же понимать… она же кошка…
– И что? – Илья был уже плотно салатного цвета.
– Я, конечно, не видела, но думаю, что она их… съела…
– А кого же ты тогда недавно кормила? – схватился за соломинку Кривая Ручка.
– Да это я так сказала… чтобы тебя не огорчать…
– То есть ты хочешь сказать, что моих сортовых скалярий съела какая-то кошка?
– Почему это «какая-то»? Это очень хорошая кошка! Очень умная! Ничуть не хуже твоих скалярий!
– Ну знаешь!! – два восклицательных знака явственно читались в каждом зрачке Кривой Ручки. – Я тебе своих почти что самых лучших рыбок принес, – он не смог соврать, памятуя об Изабелле, – как самой любимой женщине, а ты!!! – Третий восклицательный знак изображала уже вся его щуплая фигурка. – Я даже не мог предположить, что ты способна так посмеяться над моими чувствами!
– Я не смеялась, Илья! – отчаянно закричала Марина уже в лестничный пролет, потому что Кривая Ручка с грохотом скатывался по лестнице вниз.
Митрофанова вздохнула и вернулась в квартиру. За что ей такое наказание? Она не хотела никому никаких неприятностей! Почему все сложилось против нее? Ей не нужны никакие Золотые царства, никакие скалярии, никакие возвышенные чувства Кривой Ручки и Вадима с Феликсом! Она даже готова навсегда проститься с Бусей, только бы рядом был Богдан, который последнее время совершенно спал с лица и был взвинчен и расстроен до предела. Она могла бы даже как-нибудь на время пожертвовать собственной жизнью, если бы после этого Рыбарь поверил в ее сильную и нежную любовь к нему.
Марина тронула рукой щеку, которая все еще хранила память о парочке поцелуев Богдана, и вздрогнула от нового громкого звонка в дверь. Она решила, что вернулся Кривая Ручка, чтобы прокричать ей еще что-нибудь оскорбительное, и с самым несчастным лицом открыла дверь. В квартиру влетела веселая, буйноволосая и розовая с холода Милка Константинова.
– Че, заболела? – спросила она, кинула сумку на диван, а сама со всего маху шлепнулась в кресло и, не собираясь слушать ответ Марины, затрещала: – Ты представляешь, мне сейчас Василий в любви признался! Я говорю ему, мол, врешь ты все, потому что нельзя так быстро полюбить, потому что мы еще и недели не встречаемся. А он говорит, будто бы любил меня еще с пятого класса, только боялся признаться. Как ты думаешь, стоит ему поверить?
– При чем тут я? Сама-то как думаешь?
– Я думаю, что врет он про пятый класс, но мне все равно приятно. А с тобой-то что? – Милка вдруг заметила осунувшееся лицо подруги. – Что врач-то говорит? Что-нибудь серьезное?
– Какой еще врач?
– А ты что, не вызывала? Думаешь, так пройдет? Что у тебя – насморк, кашель?
– У меня, Милка, гораздо хуже, чем насморк. Во-первых, у меня Буся пропала, а во-вторых – вообще все пропало… – И Марина наконец от души расплакалась.
– Ну… что касается этой бестии Буськи, то ты меня прости, но туда ей и дорога! Я очень хорошо помню, как она напрудила мне хорошую лужу в новые туфли. А что у тебя еще пропало?
– Все, все пропало! Ты же знаешь… Богдан… он… – рыдала Марина, – Богдан меня подозревает во всяких ужасах… он меня не любит, Милка… Когда любишь, то невозможно так себя вести… Когда любишь, нельзя не верить…
– Ты прекрасно знаешь, что я к этому Рыбарю отношусь точно так же, как к твоей Буське. Два сапога – пара! Кстати, у меня такое чувство, что им, то есть Рыбарем, заинтересовалась Маргошка.
– Как? – подняла к ней заплаканное лицо Марина. – Она же все время смеялась над ним.
– Понимаешь, сегодня опять приходила Элечка со своим праздником. Вечно тебя нет, когда она приходит! Так вот она опять все переиграла. Она, видишь ли, поняла, что мы находимся в таком возрасте, когда нам неинтересно заниматься с малышней, а потому она предлагает провести праздник-игру в параллели 9-х классов, а наш 9-й «Г» ей нужен в качестве ведущих и организаторов. А поскольку она все-таки планирует сделать праздник на основе славянской мифологии, то от нас ей нужны люди как раз со славянской внешностью. Понимаешь?
– Нет.
– Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?
– Кто?
– Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!
– Не может быть… – Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.
– Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.
– Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?
– Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?
– Нет… Он другое, конечно, говорил…
– «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.
– Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?
– Очень просто – великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?
– Что?
– Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!