День признаний в любви - Лубенец Светлана. Страница 15

– Как? – совершенно опешила Соня. – То есть вы со мной, как с маленькой девочкой, играете?

– Соня! Ну хватит! – не оборачиваясь, но уже довольно строго произнесла Людмила Максимовна. – Это уже ни в какие ворота не лезет! Из-за чего сыр-бор? Не понимаю!

– Не понимаешь?! – всхлипнула Соня, но от плача все же удержалась. – Да я же все за чистую монету приняла! Я же тоже хотела и папу порадовать, и тебя, и себя… Заслужить поездку хотела… А этого, оказывается, и не надо было делать! Да что же вы за люди такие, взрослые?! Ваши слова ничего не значат! Мы, дети, для вас только объекты воспитательного процесса! Мы обязаны с вами быть правдивыми, честными, послушными, а вы… вы… А вы делаете, что хотите! Эх вы!

Девочка зажала рот руками, чтобы не зарыдать в голос, выскочила из кухни, а потом – за дверь квартиры. Растерянная Людмила Максимовна опустилась на табуретку. Быстро закипевший в маленькой кастрюльке суп бесконтрольно выливался на плиту.

Выбежав из подъезда собственного дома, Соня налетела на молодого человека.

– Фил? – удивилась она, вытирая с лица слезы. – Ты что тут делаешь?

– Ну… вообще-то… тебя жду, – смущенно ответил он.

– Меня? А если бы я не вышла?

– Тогда бы я, наверное, зашел в гости…

– Но… зачем?

– Поговорить хотел.

Соня быстрым движением вытерла ладошками щеки и сказала:

– Ну… говори. Я тебя слушаю.

Доронин пнул ногой ледышку, упавшую с козырька подъезда, и спросил:

– А ты готова говорить одну лишь правду в день без вранья?

Девочке в лицо бросилась краска. Она опять потерла щеки ладонями, будто пыталась убрать излишний румянец, и ответила:

– Боюсь, что нет… Но… мы ведь уже не в школе, не так ли?

– Но ты же сама назначила окончание дня без вранья на двенадцать ночи! Так что… до начала обычного дня, когда можно завираться по-черному, у нас еще куча времени!

– Послушай, Доронин, – уже раздраженно проговорила Соня, – я никак не пойму, куда ты клонишь. Что тебе от меня надо?

– Всего лишь честный ответ на вопрос: не могла бы ты послать Кудрявцева подальше и начать встречаться со мной?

Удивленная таким поворотом разговора Соня застыла перед Филиппом, закусив в полном отчаянии губу. Она смотрела на рыжеволосого веснушчатого Доронина и ничем не могла его обрадовать, он откровенно проигрывал красавцу Кудрявцеву. А сейчас, когда Федор не захотел ее понять и ушел, не назначив свидания, она хочет с ним встречаться еще больше. И поэтому Филиппу Доронину просто нет места рядом с ней.

Поскольку Соня молчала, Фил опять начал говорить сам:

– Я понимаю, что тебе сейчас мое предложение кажется странным, но со временем, может быть, я сумею понравиться тебе.

– Нет! Вряд ли! – мгновенно отреагировала Чеботарева.

– Ты не отказывайся так уж сразу… Кудрявцев все равно к тебе больше не подойдет.

– С чего ты это взял? – прошептала Соня. – Почему?

– Ну… мне показалось, что он очень тобой недоволен, – ответил Доронин.

– Ты ничего не можешь знать наверняка!!

– Да, стопроцентной уверенности у меня нет, это так…. Но я кое о чем догадываюсь! И, заметь, это меня от тебя совершенно не отталкивает. В отличие от Федьки. Разве это не может пойти мне в плюс?

– В плюс… да, но и только… Ты просто не знаешь, что такое…

Соня замолчала, и Филипп продолжил за нее:

– …любовь? Ты это хотела сказать?

– Допустим…

Филипп хмыкнул, пнул еще одну ледышку, оказавшуюся под ногой, и проговорил:

– Но, возможно, это не я, а ты не знаешь, что такое любовь.

– Бред! – раздраженно крикнула Соня и натянула на голову капюшон пушистой шубки. Потом, слегка оттолкнув Доронина, она добежала до соседнего подъезда, где жила ее лучшая подруга Оксана, и скрылась за его дверями.

Филипп чертыхнулся и побрел к своему дому.

Часам к четырем дня все учащиеся 9-го «А» окончательно забыли о том, что у них сегодня день без вранья. Кто-то по привычке легко соврал родителям, что в школе им почти ничего не задали, кто-то скрыл полученную двойку, кто-то попросил денег на косметику в два раза больше, чем стоили тени для век, которые хотелось купить, кто-то сказал, что поехал на тренировку, а сам отправился к приятелю, чтобы посмотреть новый фантастический фильм. Оно и понятно. Кто проверит-то? Врать, не краснея, – это норма жизни… Самозащита… Оборона…

Но так ли это?

Первый день после дня без вранья

Первым уроком в этот день был русский. Раиса Ивановна начала с неприятного:

– Хочу сообщить вам, что Мария Ростиславовна совсем разболелась. Давление так и не понизилось… В общем, она в больнице с гипертоническим кризом. Может быть, тот, кто виноват в ее болезни, все же признается? Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину… Можно к ней в больницу сходить, извиниться за шалость… Ну… если это, конечно, шалость. Хотелось бы верить, что это сделано не из каких-то принципиальных соображений. Ну… то есть не для того, чтобы специально сорвать урок.

– Получается, что вы, Раиса Ивановна, призываете нас соврать? – как всегда, первым задал вопрос Савченко. – Это потому, что день без вранья закончился, да?

– Почему вдруг соврать? – растерялась учительница.

– Потому что мы же еще вчера уяснили, что никакой шалости не было. Кто-то действовал осознанно и расчетливо. Но лучше об этом Марии Ростиславовне не говорить, не так ли?

– Ну… я думаю, что рассказ о расчетливой подлости не прибавит ей здоровья.

– Тогда получается, что врать все же иногда надо, так?

Раиса Ивановна шумно выдохнула и тяжело опустилась на стул. Она еще размышляла о том, как лучше объяснить своим ученикам то, что она думает по этому вопросу, когда со своего места поднялся Филипп Доронин и сказал:

– Ну ладно… Хватит уже об этом. Надоело. Я доску испортил, сознаюсь.

– Как? – Раиса Ивановна недоуменно вскинула брови. – Ты? Не может быть? Зачем?

– Назло.

– Кому назло? – продолжала недоумевать учительница.

– Как это кому? Само собой, Манюне… то есть Марии Ростиславовне Ковязиной, учительнице английского языка, – четко произнес Фил, глядя на доску.

– Не может быть…

– Почему это не может? Меня вон… Ирина Разуваева видела… Я был в кабинете английского языка на перемене, перед самым уроком, и никому не давал в него войти. А Мария Ростиславовна была занята, читала свои записи, готовилась и на меня даже не смотрела. Да если бы посмотрела, могла и не узнать. На ней очки были те, в которых она только читает и пишет.

– Но… зачем ты это сделал? Почему вдруг назло? За что? Чем Мария Ростиславовна перед тобой провинилась?

– А вот об этом я имею право умолчать. Вы не можете заставить меня рассказать еще и о причинах. У меня могут быть свои счеты с англичанкой. Только в больницу к ней я не пойду. Без моего посещения она скорей поправится. Я так думаю… А теперь делайте что хотите. Если надо пойти к директору – я готов. Хотите родителей вызвать – вызывайте… – И Филипп сел на место, все так же не сводя глаз с доски.

Некоторое время в кабинете русского языка стояла абсолютная тишина. Потом Савченко выронил линейку, которую крутил в руках. Класс дружно вздрогнул. Потом все внимательно следили за тем, как Руслан свою линейку поднимал. Она подниматься не хотела, пару раз выскальзывала из пальцев мальчика. Слежка за схваткой Савченко и его линейки являлась неким занятием, за которым можно было не думать о том, что сказал Доронин. Девятиклассники усердно отводили глаза от Филиппа. В конце концов непослушная линейка была положена Русланом на стол подальше от края, и ученики 9-го «А» опять дружно отвернули головы от Савченко и обратили свои взоры к классной руководительнице. Кому, как не ей, теперь решать, что делать дальше.

Раисе Ивановне тоже очень хотелось бы, чтобы этот вопрос был как-нибудь улажен без ее участия. Она не могла сообразить, что ей сейчас лучше всего предпринять, поэтому решила начать урок. В данной ситуации это, пожалуй, был единственно правильный ход. Разбираться с Дорониным она будет потом, один на один.