Мост в Теравифию - Патерсон Кэтрин. Страница 2

— Да у вас денег нет!

— Мамуль! Мы только посмотреть. — (Ой, Господи, только бы Бренда перестала так скулить!) — А как же Рождество? Ты же не хочешь, чтобы мы остались без никаких развлечений!

— Совсем без развлечений, — поправила её Элли.

— Ох, заткнись ты!

На Элли это не подействовало.

— Мисс Тиммонс за нами заедет. Я сказала Лолли, что ты не против. Теперь мне что ж, звонить ей, что ты передумала?!

— Ну ладно. Но у меня для вас нет никаких денег.

"Совсем нет денег", — прошептал кто-то в голове у Джесса.

— Я знаю, мамуленька. Мы только возьмём ту пятёрку, которую нам обещал папа.

— Какую ещё пятёрку?!

— Ой, мамуль, ты же помнишь! — голос у Элли был слаще батончика "Марс". — Папа на прошлой неделе говорил, что девочкам надо что-то купить для школы.

— А ну вас, берите, — сердито сказала мать, достала с полки над плитой старый виниловый бумажник и отсчитала пять сморщенных бумажек.

— Маму-уль! — опять завелась Бренда. — А можно ещё один? Чтобы у каждой было по три?

— Нет!

— За два пятьдесят ничего не купишь. Одну пачечку тетрадок, которые пойдут на...

— Нет!

Элли шумно встала и начала убирать со стола.

— Твоя очередь мыть посуду, Бренда, — громко сказала она.

— О-о-о-о!

Элли огрела сестру ложкой. Джесс перехватил её взгляд. Бренда перестала выть полунакрашенным ртом. Она была глупее Элли, но всё-таки знала, что маминым терпением злоупотреблять не стоит.

Значит, мыть посуду опять придётся ему. Мать никогда не заставляла работать малявок, хотя если исхитриться, можно перевалить что-то на Мэй. Он снова привалился щекой к столу. Утренний бег доконал его. Каким-то вторым слухом он слышал рёв старого бьюика ("Маслица требует", — сказал бы отец) и весёлое жужжание по ту сторону двери. Это Элли с Брендой болтали с семью Тиммонсами.

— Ладно, Джесс. Встань, не ленись. У Мисс Бесси вымя, наверное, уже землю скребёт. А тебе ещё собирать бобы.

"Не ленись"! Это он-то ленится? Он позволил своей голове ещё минутку полежать мёртвым грузом.

— Джес-с-си-и!

— Да, мам. Иду, иду.

Именно Мэй Белл пришла к нему на бобовую грядку сообщить, что в бывший дом Перкинсов на соседней ферме вселяются какие-то люди. Да, у самой двери там стоял контейнер, из этих двойных, огромных. У новых жильцов вещей хватает! Но долго они не задержатся. Перкинсов дом — один из тех старых, ветхих деревенских домов, в которые въезжают, когда некуда деться, и выселяются поскорее. Позже он думал, как странно получилось, что это было важнейшее событие в его жизни, а он на него чихать хотел, будто ничего не произошло.

Вокруг его потного лица и потных плеч вились мухи. Он кидал бобы в корзину и молотил их обеими руками. "Кинь мне футболку, Мэй Белл". Мухи — это тебе не какой-то контейнер.

Мэй Белл поскакала в конец грядки, подобрала его футболку с того места, куда он её положил, и вернулась, держа её вытянутой рукой.

— О-о-о-о, как воняет! — сказала она Брендиным голосом.

— Да заткнись ты, — сказал он и вырвал у неё футболку.

Глава вторая

Лесли Бёрк

Элли с Брендой к семи не вернулись. Джесс управился с бобами и помогал матери их консервировать. Она никогда этим не занималась, кроме тех случаев, когда от жары совсем уж нельзя было стряпать. Настроение у неё, само собой, было жуткое, она весь день орала на Джесса и так устала, что не могла даже приготовить ужин.

Джесс смастерил себе и младшим сестрам сэндвичи с кокосовым маслом, и, поскольку на кухне было всё ещё жарко и она до тошноты пропахла бобами, они втроём пошли есть во двор.

Контейнер всё ещё стоял у дома Перкинсов, но вокруг никого не было видно, и Джесс решил, что разгрузку кончили.

— Надеюсь, у них есть такая девочка, как я, — сказала Мэй Белл. — А то мне играть не с кем.

— А Джойс Энн?

— Ну, прям! Она малявка, вот она кто.

У Джойс Энн задрожали губы. Потом её коротенькое тельце дёрнулось, и она истошно заорала.

— Кто там дразнит ребёнка? — взвыла мать из-за двери.

Джесс тяжело вздохнул и сунул свой последний сэндвич прямо в раскрытый рот Джойс Энн. Она широко раскрыла глаза, но рот закрыла, чтобы не потерять неожиданный дар. Может, теперь он получит хотя бы минуту покоя.

Он вошёл в дом, прикрыв за собой дверь, и проскользнул за спиной матери, которая покачивалась в качалке перед телевизором. В комнате, которую Джесс делил с младшими, он порылся под матрасом и вытащил блокнот и карандаши. Потом лёг на живот и стал рисовать.

Рисовал он так, как иные пьют. Рисунок начинался в мозгу и впитывался в усталое, напряжённое тело. Ох, как он любил рисовать! Чаще всего — животных, и не просто животных — например, Мисс Бесси, — а дурацких каких-то, ненормальных. Почему-то ему нравилось ставить своих зверей в немыслимые ситуации. Вот гиппопотам только что сорвался со скалы и летит кувырком — это можно понять по клубящимся линиям — прямо в море, из которого торчат пучеглазые, удивлённые рыбы. Над гиппопотамом — не над головой, она внизу, над задницей — плавает пузырь, а на нём написано: "Ой, я очки забыл!"

Джесс заулыбался. Если он решит показать это Мэй Белл, придётся объяснить, в чём шутка, но уж тогда она будет ржать, как публика в телешоу.

Он бы не прочь показать рисунки отцу, но вряд ли осмелится. Ещё в первом классе он сказал, что когда вырастет, будет художником. Ему казалось, что отец обрадуется, ан нет — он удивился. "Чему вас только учат в этой школе! Старые метёлки делают из моего сына какого-то..." Он не сказал, кого именно, но Джесс понял, о чём речь. Это и через четыре года не забудешь.

А хуже всего, что его рисунки не нравились учителям. Застукав его за "этой мазнёй" , они начинали вопить, что он зря расходует время, бумагу, талант. Вопили все, кроме учительницы музыки, мисс Эдмундс. Только ей он осмеливался что-то показать, хотя она преподавала в школе всего год и только по пятницам.

Мисс Эдмундс была одной из его тайн. Он был в неё влюблён. Не так глупо, как Элли с Брендой, когда хихикают по телефону или долго молчат в трубку, а по-настоящему, слишком глубоко, чтобы об этом говорить и даже думать. У неё длинные чёрные волосы и синие-синие глаза. На гитаре она играет, как самая настоящая рок-звезда, а голос у неё мягкий, нежный, просто дух захватывает. Ой, Господи, какая красивая! И хорошо к нему относится.

Однажды прошлой зимой он показал ей один рисунок. Сунул в руку после уроков и убежал. В следующую пятницу она попросила его остаться на минутку, а потом сказала, что у него "недюжинный талант", и понадеялась, что он его не растратит. Это значило, подумал Джесс, что она считает его просто замечательным. Нет, не из тех, кого хвалят в школе или дома, а другим, особенным. Эти мысли он спрятал глубоко внутри, словно пиратское сокровище. Он был богат, очень богат, но пока никому не дано знать об этом, кроме той, кто, как и он, вне закона — Джулии Эдмундс.

— Она что, хиппи? — сказала мать, когда Бренда, в прошлом году ещё семиклассница, описала ей мисс Эдмундс.

Может, и хиппи, кто её знает, но Джесс видел в ней прекрасное дикое создание, запертое на время в ржавой и грязной клетке школы — возможно, по ошибке, — и надеялся, даже молился, чтобы она оттуда не улетела. Он умудрялся вытерпеть целую школьную неделю ради получаса в пятницу, после обеда, когда они усаживались на потёртый соломенный мат, покрывавший пол в учительской (больше негде было разместить инструменты), и пели всякие песни — "О, мой воздушный шарик!", "Эта страна — твоя страна", "Я — это я, а ты — это ты", "Только ветер знает ответ" и, по настоянию директора мистера Тёрнера, "Боже, благослови Америку".

Мисс Эдмундс играла на гитаре, а детям разрешала играть на треугольнике, цимбалах, тамбуринах и барабане. Все учителя поголовно ненавидели пятницы, а многие ученики пытались им подражать.