Школа выживания - Паттерсон Джеймс. Страница 28

— Что? Что все это значит?! — орет не своим голосом директор.

Если это он меня спрашивает, то я ему все равно не скажу, что, на мой взгляд, это значит, что Игги и Газман только что скакнули на самую верхнюю строчку в моем списке первостатейных неприятностей.

Народ с воплями проталкивается к дверям. Мистер Лазара сложил ладони рупором и кричит:

— Дети, постройтесь. Соблюдайте очередность!

А мистер Пруит рванул к выходу, кося учеников палкой. Его главная задача — выйти сухим из воды.

Отряхивая по-собачьи мокрую курчавую голову, Надж весело смеется:

— Никогда не думала, что в школе будет такая развлекуха!

— У меня есть все основания исключить вас всех сию же минуту! — вопит мистер Пруит.

С интересом за ним наблюдаю и прикидываю, хватит его сейчас инфаркт или нет. Судя по налившейся кровью физиономии и вздувшейся на лбу вене, можно предположить, что 60–65 % в пользу инфаркта.

Мы все шестеро, насквозь мокрые, стоим у него в кабинете. Не прошло и полчаса с тех пор как от школы отъехала последняя пожарная машина, а Пруит уже всех нас вместе призвал к себе на судилище. Мы устали, нам холодно. И если чего и хочется, так это поскорее убраться восвояси.

Но не-е-ет!

Сначала надо перетерпеть директорскую экзекуцию. Насладиться отрадным его сердцу процессом стирания нас в порошок. По сравнению с нападением ирейзеров, его вопли — детские игрушки. Но противно ужасно. И день, считай, испорчен.

— Надо было давно от вас избавиться! Сразу после вонючей бомбы! Но я, дурак, по доброте душевной пожалел вас, дал вам шанс исправиться. А вы… вы… вы грязные крысы из уличной клоаки.

Вот это новость!

Мы уже были и злодеями, и негодяями, и пробирочным отродьем. А вот крысы из клоаки — это что-то новенькое.

Мистер Пруит остановился перевести дыхание, и я воспользовалась моментом:

— Мои братья к вонючей бомбе никакого отношения не имеют. Вы их вину никогда не доказали. И теперь ваши обвинения снова абсолютно безосновательны. Исключительно не по-американски. Так в нашей свободной демократической стране не делают.

Я думала, его сейчас кондрашка хватит. Но не хватила. Он даже на ногах устоял. Устоял и наклонился к Газзи. Хвать его за руку. Сжал, поднял и трясет газзиной рукой в воздухе как сумасшедший.

Сердце у меня упало — руки у Газмана черны от пороха, впитавшегося в кожу при взрыве бомбы.

— А еще чем докажете? — Хоть это и веский довод, но меня уже не унять.

Директор вот-вот лопнет от ярости. Но в этот момент секретарша вводит в кабинет Анну.

Все-таки она не напрасно в ФБР работает. Какими-то своими тайными ухищрениями она утихомиривает Пруита, а нас загоняет в машину.

С полмили едем в гробовой тишине, а потом она все-таки зарядила:

— У вас была уникальная возможность… Я-то надеялась…

Она трындит и трындит, но я отключилась и смотрю в окно на уже меркнущие осенние краски. Обрывочные слова прорываются в мое сознание: «под домашний арест», «сплошные неприятности», «разочарование-огорчение», «никакого телевизора». И так далее и тому подобное.

Мы молчим. Уже сто лет мы не давали отчета никаким взрослым. И теперь не собираемся.

Что до Анны так и не дошло, так это то, что всего каких-то несколько недель мы спали в туннеле метро и добывали себе еду где придется. Так что она не слишком нас напугала своим «никуда не пойдете» и «телевизор запрещаю».

— Все равно целый дом в нашем распоряжении, — констатирует Надж шепотом, — и книжек вагон, и еды полно.

— Да-а-а! Зато десерта не дадут… — гундит Тотал. — И мне не дадут, а я тут вообще ни при чем.

— Ага, еда едой, а сладкого ничего не будет, — вторит ему Газ.

Тут я не выдерживаю.

— Чья бы корова мычала, а твоя молчала! Кто виноват-то? Не ты, что ли? Вы с Игги опять облажались. Сколько можно просить вас не носить в школу взрывчатку!

— Мы зато слышали, как директор просил мисс Кокс файлы какие-то намертво спрятать, — напоминает мне Газ. — Если их найти, у нас, может, против него козыри какие появятся.

— А как насчет сидеть тише воды ниже травы, пока не смотаем отсюда удочки? Не мстим, никакой разведдеятельностью не занимаемся. Просто тихо-спокойно сидим остаток дней до отлета.

— А сколько мы еще здесь пробудем? Ты уже решила, когда мы отчалим? — спрашивает Ангел.

— Решила. Две недели назад.

— А можно остаться до после дня Благодарения? — Надж совершенно расканючилась. — Мы еще никогда не ели праздничного обеда. Пожалуйста…

Я неохотно соглашаюсь:

— Если никто еще какого-нибудь сюрприза не учинит.

Поднимаюсь наверх и направляюсь в свою комнату. Проходя мимо Анниной двери, слышу, как у нее работает телевизор. Услышав слова «пропавшие дети», останавливаюсь и прислушиваюсь:

— Сообщения о недавних исчезновениях детей в нескольких американских штатах вызвали горькие воспоминания у родителей, чьи дети пропали много лет назад. Мы беседуем с мистером и миссис Гриффитц, чей единственный сын исчез из местного роддома вскоре после рождения.

Я замерла. Гриффитц, по нашим сведениям, — фамилия Игги. По крайней мере, я помню, что эту фамилию мы прочитали в институтских бумагах, пока их еще можно было как-то разобрать. Но там же было написано и то, что отец Игги умер. Так кого же показывают по телевизору? Это Иггины родители или нет? Как загипнотизированная, придвигаюсь вплотную к двери, чтобы в приоткрытую щелку можно было посмотреть на экран. Слышу, как в ванне Анна чистит зубы.

— Вы думаете, что после четырнадцати лет становится легче? — грустно говорит женщина. — Уверяю вас, не становится. Душа и теперь болит, как в самый первый день.

Четырнадцать лет? Гриффитц… Может, Игги все-таки их сын?

Репортер исчез с экрана. Крупный план показывает только мужчину, обнимающего жену за плечи. У обоих на лицах написана глубокая печаль.

И еще.

Женщина ужасно похожа на Игги.

Сквозь занавесь волос, вечно свисающих у него на глаза, Клык пристально вглядывается в меня, а я лихорадочно шепчу ему:

— Они стояли перед домом. Я довольно хорошо его разглядела. Если увижу, думаю, узнаю.

Уже поздно, и все спят. Я нарочно долго дожидалась, чтобы рассказать Клыку, что я увидела:

— Их фамилия Гриффитц. Их ребенок пропал четырнадцать лет назад. У них был сын, мальчик. И женщина — просто вылитый Игги.

Клык в раздумье качает головой:

— Как-то не верится, что ты вот так все это случайно по телику увидела.

— Да понимаю, конечно, понимаю. Но подумай сам — не может же это быть подсадной уткой. Как это могли так подстроить. Нам ведь телик сегодня даже смотреть было запрещено. Я вот что думаю, давай слетаем проверить.

Но Клыка продолжают одолевать сомнения:

— Ты что, каждый жилой дом в Вашингтоне проверять собираешься? Отдаешь себе отчет, сколько их, домов-то?

— Позади того дома — большая мрачная церковь. Совсем рядом, как будто прямо у них во дворе. Старая. И шпиль очень высокий. Разве много таких церквей и таких домов?

Клык вздыхает:

— Под миллион наберется.

— Клык! Мы не можем это не проверить. Столько информации у нас еще никогда не было!

— Но мы же под домашним арестом, — пытается он возразить с недрогнувшим лицом.

Секунду молча смотрю на него — и мы оба складываемся пополам от хохота.

— Что с тобой? — Я беспокоюсь. Клык весь вечер ведет себя как-то не так. А теперь мы кружим над Вашингтоном, а он все вытирает и вытирает со лба пот и все время передергивает плечами.

— Мне жарко. Ничего не болит — только жарко очень.

— Как мне было? Помнишь, когда я скорость развила колоссальную? Подожди теперь. Через неделю полетишь, как Конкорд. Или ты умираешь — одно из двух. — Я ему широко улыбаюсь, но он не реагирует. — Что, тебе очень плохо?

— Нет, я просто кое о чем подумал. Во мне ведь есть твоя кровь.