Здесь мертвецы под сводом спят - Брэдли Алан. Страница 4

Однако моей специальностью был не пентоксид водорода, а более традиционная штука – яды.

Я вытащила камеру из-под свитера, куда спрятала ее на всякий случай, если по дороге с чердака меня застигнет кто-то из моих сестриц. Фели в январе исполнилось восемнадцать, и короткое время она будет старше меня на семь лет. Даффи, с которой мы родились в один день, скоро стукнет четырнадцать, а мне уже почти двенадцать.

Хотя мы и сестры, нельзя сказать, что мы близкие подруги, поэтому до сих пор изобретаем различные способы помучить друг друга.

В маленькой темной комнате в дальнем конце лаборатории я взяла с полки коричневый флакончик. «Метол» – было написано на нем безошибочно узнаваемым паучьим почерком дядюшки Тара.

Метол, разумеется, – это просто красивое название старого доброго монометил-п-аминофенола сульфата.

Я пролистала испачканные пятнами страницы справочника по фотографии и обнаружила, что действия для проявления пленки довольно просты.

Для начала нужен проявитель.

Я застонала, вытаскивая затычку из бутылочки и вытряхивая небольшое количество в мензурку. Двадцать лет, проведенные на полке, сыграли свою роль. Метол окислился и превратился в дурнопахнущий коричневый осадок оттенка кофе вчерашнего помола.

Медленно мой стон превратился в улыбку.

– У нас есть кофе? – спросила я, входя на кухню с притворно скучающим видом.

– Кофе? – переспросила миссис Мюллет. – Зачем вам кофе? Кофе нехорош для маленьких девочек. От него урчит в животе и всякое такое.

– Я подумала, что если кто-то нанесет нам визит, неплохо бы предложить чашечку.

Можно подумать, я попросила шампанского.

– И кого же вы ждете, мисс?

– Дитера, – соврала я.

Дитер Шранц – бывший военнопленный-немец с фермы «Голубятня», который с недавнего времени помолвлен с Фели.

– Не утруждайтесь, – сказала я миссис Мюллет. – Если он придет, ему придется удовольствоваться чаем. У нас есть печенье?

– В кладовой, – ответила она. – Такая симпатичная баночка с Виндзорским замком на крышке.

Я одарила ее идиотской улыбкой и направилась в кладовую. В задней части высокой полки, точно как я помнила, хранилась баночка молотого кофе «Максвелл Хаус». Несмотря на нормирование продуктов [4], его принес в качестве подарка с американской базы в Литкоте Карл Пендрака, еще один ухажер Фели, который, несмотря на веру отца, что Карл происходит от короля Артура, был выбит из седла в недавних матримониальных скачках.

Вознеся безмолвную благодарственную молитву за старомодную мешковатую одежду, я сунула банку с кофе сбоку под свитер, с другой стороны пристроила большой проволочный венчик, зажала в зубах парочку печений «Эмпайр» и скрылась.

– Благодарю, миссис Мюллет, – промямлила я с набитым ртом, держась к ней спиной.

Вернувшись в лабораторию, я высыпала кофе из банки в бумажный фильтр в виде конуса, поместила его в стеклянную воронку, зажгла бунзеновскую горелку и подождала, пока в чайнике закипит дистиллированная вода.

Химически говоря, насколько я помню, проявка пленки – это просто вопрос разложения содержащихся в ней кристаллов галогенида серебра путем раскисления в базовый элемент – серебро. Если метол мог это сделать, прикинула я, то и кофеин сгодится. А еще, если уж на то пошло, и экстракт ванили, хотя я знала, что если покушусь на ванильный экстракт миссис Мюллет, она кишки из меня вынет. Припрятанный кофе намного безопаснее.

Когда вода покипела две минуты, я отмерила три чашки и вылила их на кофе. Пахло настолько прилично, что это почти можно было пить.

Я помешала коричневую жидкость, чтобы избавиться от пузырьков и пены, и когда она достаточно остыла, вмешала семь чайных ложек карбоната натрия – старой доброй соды.

Поначалу приятный, аромат кофе теперь изменился: вонь усиливалась с каждой секундой. Честно говоря, теперь он пах, как могла бы пахнуть кофейня в трущобах ада, пораженная молнией. Я с радостью покинула комнату, хоть и всего на пару минут.

Сделав дело, я собрала свое оборудование и заперлась в темной комнате.

Я включила неактиничное освещение [5]. Лампочка вспыхнула красным и тут же погасла со щелчком.

О нет! Чертова лампа перегорела.

Я открыла дверь и отправилась на поиски новой.

Временами мы ворчим из-за того, что отец в целях экономии электроэнергии приказал Доггеру заменить большую часть лампочек в Букшоу на десятиваттные. Единственной, кто, по-видимому, не возражал, была Фели, которой хватает тусклого света, чтобы писать в дневнике и изучать свою прыщавую рожу в зеркале.

«Экономия электроэнергии помогает выиграть войну, – сказала она, хотя война закончилась шесть лет назад. – И кроме того, так намного романтичнее».

Так что у меня не было сложностей в поиске лампочки.

Не успели бы вы сосчитать до восьмидесяти семи – я это знаю наверняка, потому что считала про себя, – как я вернулась в лабораторию с лампочкой из прикроватного светильника Фели и бутылочкой лака для ногтей под названием «Пылающее пламя», которым она недавно обзавелась, чтобы уродовать свои руки.

Как по мне, если бы природа хотела, чтобы у нас были ярко-красные ногти, она бы сделала так, чтобы мы рождались с кровью наружу.

Я покрасила лампочку лаком и дула на нее изо всех сил, пока она не высохла, потом покрыла еще одним слоем краски, проверяя, чтобы вся поверхность стекла была закрашена.

С учетом сложнейшей работы, которую мне предстоит проделать, я не могу допустить ни малейшего лучика белого света.

Я снова заперлась в темной комнате. Включила лампу и была вознаграждена слабым красным светом.

Идеально!

Я слегка повернула ручку камеры и нажала кнопку. Когда находившаяся внутри пленка пришла в движение, послышалось тихое шуршание. Через десять секунд конец ленты полностью намотался на катушку.

Я открыла защелку, подняла крышку и вытащила пленку.

Теперь предстояла самая сложная часть дела.

Я медленно и аккуратно перемотала пленку с катушки на кухонный венчик, скрепив оба конца скрепкой.

К этому времени я уже до середины наполнила подкладное судно кофейным проявителем и теперь погрузила туда венчик, медленно… очень медленно… поворачивая его вокруг оси, словно цыпленка на вертеле.

Термометр в кофейной ванне показывал шестьдесят восемь градусов по Фаренгейту [6].

Двенадцать минут, рекомендованные руководством по фотографии, тянулись целую вечность. В ожидании поглядывая одним глазом на часы, я вспомнила, что в ранние дни фотографии пленку проявляли галловой кислотой – C₇H₆O₅, которую получали в небольших количествах из чернильных орешков-галлов – наростов на ветках красильного дуба, которые возникают из-за поражения орехотворкой, откладывающей яйца.

Странно, но те же самые чернильные орешки, растворенные в воде, использовались как противоядие при отравлении стрихнином.

Как приятно думать, что без орехотворки мы не имели бы ни фотографии, ни удобного способа спасти чьего-нибудь богатого дядюшку от рук убийцы.

Однако сохранила ли найденная мной пленка скрытые изображения? Интересно, не так ли, но одно и то же слово «скрытый» используется для описания непроявленных форм и фигур на фотопленке и для невидимых отпечатков пальцев.

Эта пленка вообще что-нибудь покажет? Или я увижу только влажный серый разочаровывающий туман – результат многих иссушающих лет и ледяных зим на чердаке?

Я завороженно смотрела, как под кончиками моих пальцев начали формироваться сотни негативов, проступающих в реальность словно из ниоткуда – будто по волшебству.

Каждый отдельный кадр фильма был слишком мал, чтобы угадать, что на нем изображено. Только когда пленка будет полностью проявлена, она покажет свои секреты – если они там есть.

Двенадцать минут уже прошли, но изображения все еще проявились не до конца. Кофейный проявитель действовал явно медленнее, чем метол. Я продолжала крутить венчиком, ожидая, чтобы картинки приобрели нормальный темный цвет негативов.