Проект Омега - Паттерсон Джеймс. Страница 15

Здесь Ее Величество сама Американская глушь. Здесь на многие мили вокруг никаких дорог. Только эта одна. Так что, дорогой сметливый читатель, только круглому дураку непонятно, чьих это рук дело.

Я готова рвать на себе волосы:

— Некого винить… Эта западня — наших собственных рук дело. Сами себя в нее загнали, из-за своей небывалой, неописуемой тупости.

Клык мрачно кивает:

— А теперь мы еще глубже себе могилу роем. Потому что у нас нет выбора.

Еще три часа полета — и вот наконец и они: здоровущий восемнадцатиколесник съехал с дороги в самом что ни на есть глухом, самом забытом Богом пятачке Аризоны. Отсюда не позвонишь по 911, [5] ни в скорую, ни в полицию. И за подмогой бежать некуда. Можно сигнальные ракеты хоть каждые полчаса пускать — никто не увидит.

— Подходящее местечко… — вздыхаю я. — Смотри, какая там рядом с ним толпища! Я думала, ирейзеры полностью ликвидированы.

— Значит, наврал тебе твой Голос?

— Нет, — размышляю я вслух, вписавшись в воздушный поток, — он никогда мне не врал. Так что, если это не ирейзеры, это ирейзеро-заменители. Блин!

— Ага. Пять баксов ставлю, они покруче оригиналов будут! У них, поди, еще и пушки окажутся.

— Не сомневаюсь.

— Наверняка нас поджидают.

— И мы как раз тут как тут. На блюдечке с голубой каемочкой. Встречайте!

— Что за непруха! Дело дрянь! — Клык нарочно смотрит куда угодно, только не на мою бесполезную левую руку.

— Как это ты догадался? Ни за что бы не подумала, что с тобой такое просветление случится.

Захожу на большой круг, стараясь собраться и подготовить себя к большому побоищу. У них численный перевес один к сотне. И сотня кого-то, кто похлеще ирейзеров будет. А что с остальной стаей, одному Богу известно. И смогут ли они помочь, я ума не приложу.

Короче, начинаем миссию под кодовым названием «самоубийство».

Очередную.

— А светлую сторону медали забыла? — говорит Клык.

— Ну? Это какую же? Что новые, импровизированные ирейзеры сначала живьем разорвут нас на части? И только потом порешат?

— Ты меня лю-у-убишь, — он усмехнулся так неожиданно, что я забыла взмахнуть крыльями и рухнула вниз на несколько футов.

Широко разведя руки в стороны, он повторяет:

— Ты любишь меня вот так сильно.

Мой страшный, яростный вопль, наверное, потряс Калифорнию. Или Гаваи. И уж, конечно, его тем, внизу, слышно. Всей этой армии. Плевать! Прижимаю крылья к бокам и стрелой несусь вниз — только бы подальше от Клыка как можно скорее. Он меня так разозлил, что теперь я готова порешить хоть тысячу ирейзеро-заменителей. Кто бы они ни были.

Думаю, он того и добивался.

К моему удивлению, нам удается приземлиться на крыше трейлера целыми и невредимыми. Нас не изрешетили аэродинамическими пулями и не поразили тайзерами.

Тысячеглавая черная гидра разом задрала к нам все свои головы. Головы оволчившихся ирейзеров. Но что-то в них не то. Чем-то они на ирейзеров не похожи. Только трудно сказать, чем именно.

— Игги! — зову я.

— Макс! — доносится до меня его задушенный крик из конца трейлера.

Прыгаю вниз в кузов:

— Не бойтесь! Сейчас мы здесь наведем поря…

И тут на земле рядом с грузовиком я вижу Джеба, Ари и Ангела.

— Ангел! Что они с тобой делали? Били? Я их сейчас на куски разорву!

И застываю под ее ледяным взглядом.

— Я же сказала тебе, Макс, что это я должна быть командиром, — говорит она устрашающе ровным голосом. — Настало время тебе умирать. Последние рекомбинантные лабораторные образцы уже ликвидированы. Теперь твоя очередь.

— Правильно? — поворачивается она к Джебу.

Джеб торжественно кивает. И весь мой мир проваливается в бездну.

Часть вторая

Снова школа… навсегда

37

Моей головой как будто играли в футбол, пинали ее весь матч шиповками, и уже раздался финальный свисток.

Сердце прыгает, дыхание рваное, и каждая мышца болит нестерпимо. Что происходит, не понимаю. Одно ясно — дело плохо.

Открыла глаза.

«Плохо» — в данной ситуации такое чудовищно неадекватное слово, что, считай, дорогой читатель, оно из другого языка. Языка наивных идиотов.

Я пристегнута к металлической кровати десятком кожаных ремней. Запястья, щиколотки, и по всему телу.

А рядом еще кровати.

С усилием поднимаю голову, подавив накативший приступ тошноты и давясь собственной рвотой.

Слева от меня так же пристегнут к железной койке Газман. Неровно дышит и дергается во сне.

Дальше, рядом с его койкой, постанывая, начинает просыпаться Надж.

Поворачиваю голову направо. Там Игги. Лежит без единого движения и невидящими глазами смотрит в потолок.

За ним Клык. Молча, с упрямым и злым лицом, напрягается всем телом, стараясь ослабить ремни. Замечает на себе мой взгляд. На долю секунды лицо его чуть смягчается и по губам пробегает слабая улыбка.

— Ты живой?

Он коротко кивает и, слегка мотнув головой, переводит взгляд на стаю.

На мгновение опускаю веки, мол, вижу и понимаю. Но ситуация хреновая. Едва заметным движением головы он показывает мне на койку через проход напротив. Тотал! Даже его эти гады привязали. Маленькие лапки в ремнях, в теле ни признака жизни. Если бы не редкие судорожные подергивания, я бы сказала, что он умер. Шкурка в парше, а вокруг носа и пасти грязные проплешины.

Осторожно перекатывая голову — только бы не встряхнуть и без того воспаленный мозг — пытаюсь осмотреть помещение. Это палата или камера? Белые кафельные стены. Без окон. По-моему, за койкой Надж дверь. Но я не уверена.

Игги, Клык, Газман, Надж, Тотал и я.

Ангела здесь нет.

Затаив дыхание, напрягаю мышцы и силюсь разболтать ремни. И тут до меня доходит: запах! Химический, лабораторный запах антисептика, спирта, пластиковых трубочек и металла, запах, преследовавший меня каждый день все первые десять лет моей жизни.

В ужасе смотрю на Клыка. Он вопросительно поднимает брови.

В бесплодной, против всякого здравого смысла, надежде, что это не так, но с отчаянно ясным осознанием того, что иначе и быть не может, я одними губами произношу:

— Это Школа.

Он обводит взглядом глухие стены, потолок, кровати, принюхивается, и я понимаю — он тоже узнал. В его лице я читаю наш приговор.

Мы снова в Школе.

38

Школа — страшное, дьявольское место. Четыре последних года мы только и делали, что пытались отсюда выбраться, сбежать, освободиться. Пытались вычеркнуть ее из своих жизней, из памяти. Школа, место, где над нами ставили эксперименты и проводили опыты, где нас приучали сидеть в клетке и плясать под их дудку. После проведенных здесь лет я никогда не смогу спокойно видеть людей в белых халатах, буду вечно содрогаться при виде собачьего контейнера в витрине зоомагазина, а мой мозг будет входить в штопор от одного вида учебника по химии.

— Макс? — через силу сипит Газзи.

— Что, мой мальчик? — я из последних сил стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.

— Где мы? Что происходит?

Мне не хочется говорить ему правду. Но пока я подыскиваю какую-нибудь правдоподобную ложь, реальность прорывается в его сознание, и он потрясенно на меня смотрит. Вижу, в глазах у него написано: «Школа». Единственное, что мне теперь остается, это утвердительно кивнуть. Он бессильно падает головой на плоскую железную койку. Его некогда пушистый белокурый хохол теперь похож на пыльный свалявшийся клок шерсти.

— Эй! — очнулся Тотал и робко и нелепо пытается негодовать. — Я требую адвоката!

Но это только слабая тень его всегдашней воинственности. Невысказанная тоска и боль — вот что звучит теперь в его голосе.

— Какой у нас теперь запасной вариант? План Б? Или В, или даже Я? — спрашивает Игги. Он, скорее, безжизненно шелестит, чем говорит. И я понимаю: он уже сдался, поставил на своей жизни крест. И теперь только ждет конца.