Проект Омега - Паттерсон Джеймс. Страница 48

— Я не хочу ничего этого знать! — кричу я, складывая крылья. Я готова его убить. Здесь, сейчас, на этом самом месте. — Плевать мне на вашу «прекрасную науку». Сию секунду говори мне, кто моя мать! Немедленно, пока я тебе глаза не выцарапала.

Джеб смотрит на меня невозмутимым взором:

— Она очень хорошая женщина. И ты мне ее очень напоминаешь.

От ярости и напряжения меня колотит крупной дрожью:

— Сей-час-же-го-во-ри…

Руки сжаты в кулаки. Ангел и Надж поднялись на ноги и встали от меня по обе стороны. Тотал, маленький, но грозный, как ротвейлер, угрожающе рычит у ног.

— Твоя мать, Макс, — Доктор Мартинез. Валенсия Мартинез. Ты встречала ее в Аризоне.

107

Я чуть не упала. На мгновение показалось — теряю сознание. Лоб в холодном поту и как будто в трубу валюсь. В пустынном холодном подземелье не раздается ни звука.

Перед глазами мелькает тысяча картинок: ее веселое лицо, ее теплые, ласковые карие глаза. Я улетаю, а она вместе с Эллой смотрит мне вслед, заслонив рукой глаза от солнца. Завтрак на кухне. Запах горячих пирожков, только что вынутых ею из духовки… Если могла я представить себе настоящую маму, то только такую, как она.

— Доктор Мартинез… моя… мать? — шепчу я осипшим голосом.

Он серьезно кивает.

— Она была необычайно способным ученым, специализировавшимся на генетике птиц. Но как только твой зародыш признали жизнеспособным, ее немедленно выжали из проекта. Считай, что уволили. Смею тебя заверить, помимо моей воли. И она с разбитым сердцем вернулась в Аризону. Но донором была она. Ты выросла из ее яйцеклетки.

Мой мозг работает на полных оборотах. Ищет в его истории несовпадения и прорехи. Я должна быть абсолютно уверена. Потому что я вряд ли переживу, если сначала ему поверить, а потом оказаться у разбитого корыта.

— У доктора Мартинез испанская кровь. Я на нее ничуть не похожа.

— У тебя ее глаза.

Это правда, глаза у меня карие…

— А в детстве я была совсем блондинка. И Ари тоже, когда был младенцем. Это-то ты должен помнить.

Мельком взглянула на Ари: он теперь то ли серый, то ли бурый. Как волк. Но он БЫЛ белокурым ребенком.

Впиваюсь в Джеба острым, как игла, взглядом:

— Если это тест, если это какое-то очередное твое испытание — тебе не жить.

Он ухмыляется:

— Это, рад тебе сообщить, — не тест. Ничего более правдивого я тебе никогда не говорил. Доктор Мартинез и я — твои родители, отец и мать.

Я по-прежнему зла на него за все, что случилось с нами за те два года, что он исчез. Мне хочется причинить ему ту же боль, нет, в десять раз сильнее, чем причинил он мне и моей стае.

— У меня нет отца, — холодно бросаю я ему и замечаю, как страдальчески передернулось его лицо. Со странным чувством удовлетворения и вины отвожу от него глаза, отворачиваюсь и, все еще дрожа от только что пережитого, отступаю так далеко, как только позволяет мне цепь.

Когда Джеб снова заговорил, он заговорил Голосом. Тем самым, который сидел у меня в голове, к которому я привыкла и которого не слышала с тех пор, как Джеб признался мне, что Голосом был он сам:

— Макс, ты здесь, чтобы спасти мир. Ты рождена это сделать. В этом твоя миссия и твое высокое предназначение. Никому другому эта задача не под силу. В тебе спасение человечества. Я верю в это всем сердцем. Поверь мне, это не тест. Я говорю с тобой начистоту. Ты должна это сделать. Не было в человеческой истории ничего важнее. НИКОГДА.

108

На несколько минут в подземелье воцарилось гробовое молчание. Эмоции мои зашкалило, словно на меня высыпалась гора невообразимых рождественских подарков, от которых почему-то нестерпимо больно и горько.

— А наши родители, — спрашивает Ангел, — мои, Газмана, Надж, Клыка? А они где?

Джеб встает на ноги и будто нехотя отвечает:

— Не знаю. О ком-то мы вообще никогда ничего не знали, даже имени — только номер. О ком-то забыли, кого-то все следы затерялись. Они никогда большой роли не играли.

— А как же информация, которую мы разыскали, — настаивает Надж, — имена, адреса и прочее?

Джеб качает головой:

— Не знаю, что вы нашли. Скорее всего, вы что-нибудь перепутали или неправильно поняли. А, может быть, Директор подбросила. Я то и дело натыкаюсь на следы того, что ею сделано и о чем мне неизвестно.

Конечно, будет она тебе обо всем докладывать. Держи карман шире.

Смотрю на Надж и Ангела и вижу, как в глазах у них гаснет надежда, а губы начинают дрожать. Тотал тоже замечает, что они вот-вот разревутся, и забивается к нам в ноги. Обнимаю их, прижимаю к себе обеими руками:

— Не плачьте. Важность родителей вообще преувеличена. Мы друг другу семья и поддержка. Зачем нам еще кто-то нужен. Правильно?

— Мы просто… так долго старались их… найти, — тихонько вздыхает Надж.

— А я хочу знать всю правду, — сердится Ангел.

Я ее понимаю:

— Когда-нибудь мы всю правду узнаем, до всего докопаемся. Но сейчас я просто рада, что вы у меня есть. Вы моя семья.

Они обе только грустно мне улыбнулись и прильнули ко мне еще тесней.

Джеб здесь среди нас лишний. Бросаю на него через плечо угрюмый взгляд:

— Что ты тут стоишь? Можешь теперь идти. Если, конечно, у тебя нет еще каких-нибудь душераздирающих откровений.

Он с сожалением смотрит на меня, и я сразу начинаю нервничать:

— Вам теперь положено идти на митинг. А после митинга тебе устроено последнее испытание.

Голос его странно дрожит, и он отводит глаза. Уверена, дорогой читатель, ты уже заподозрил что-то неладное. И правильно сделал.

109