Жемчужины бесед - ан-Наари Имад ибн Мухаммад. Страница 39

Более того, по мнению одаренных людей, он находится вне круга людей и потомков Адама и ниже осла и слепня, ибо даже степная серна пленяется мелодией, верблюд араба шагает в такт напеву погонщика, сокол спускается с высоты на клич сокольничего. Следовательно, тот, кто лишен музыкального вкуса и чувства, – это осел в облике человека, как сказано: «Хвала Аллаху, который сотворил осла в облике человека».

Нужно остерегаться тех, у кого природа осла, надо избегать их, ибо от общения с ними нет никакой пользы, никто не обретает покоя от дружбы с ними, а последствия такой дружбы пагубны. История об исфаханском царевиче служит подтверждением этому.

– А что это за история? – спросила Мах-Шакар.

Рассказ 24

– В книгах чудесных происшествий говорится, – начал попугай, – что однажды скончался эмир Исфахана и наследником остался ребенок. Собралось восемьдесят прозорливых мудрецов, чтобы определить, будет ли он великодушным и благородным или же подлым и злосчастным, чтобы установить, каким он будет, когда ступит ногой на престол совершеннолетия, каковы его намерения насчет покровительства подданным и будет ли он доброжелателен, чтобы только после этого присягнуть ему на царствование, чтобы в младенческие годы усадить его на трон отца и престол державы, возложить на его голову царский венец, облачить его грудь в мантию правителя, дабы он уже с детских лет хорошо относился к приближенным и слугам отца и простирал над ними сень благожелательства, дарил им убежище милосердия.

Мудрецы вынесли решение, чтобы возле колыбели царского сына и люлек нескольких других детей начали играть на флейте, чанге, барбате, рубабе, [206] бубне, аргануне, кеманче, [207] комузе, [208] китайских цимбалах, гуслях, трубе, иракской флейте, обычной флейте и прочих музыкальных инструментах, чтобы сорок певиц, с покрытыми лицами, приятными голосами и пленительными мелодиями, от зависти к которым бледнела бы небесная музыкантша Зухра, запели бы царственные мелодии в ладу хусравани. [209]

При звуках напевов и песен планеты на небе пустились в пляс, словно суфии; неподвижные светила, словно свеча, замерли от восторга; блистающая луна на первом небе озаряла собой собрание. [210] Утарид. [211] -письмоводитель на втором небе начал песню словами: «готовы…» [212] Музыкантша Зухра в третьей небесной сфере одобрила подобное поведение служителей наслаждений. Блистающее солнце с четвертой небесной сферы разгорячилось. Грозный Бахрам [213] на пятой крыше насторожился, наблюдая. Прозорливый Бурджис в шестом доме неба стал весело прислуживать на пиру, гордясь этим. Жестокосердый Кейван из седьмого небесного караван-сарая смирился, покатившись во прах унижения. Созвездие Рыбы выстроилось в ряд, птицы удалились на покой… Тут и устроили шумный пир, заиграли и запели, надеясь, что коли есть в ребенке светлые задатки благородства, то они, услышав музыку, придут в движение.

Ведь сказано: «Ночь предопределения видна уже с самого вечера». [214] Первым ребенком, который пошевелился и запел, словно певчая пташка, пленительную мелодию, был счастливый царевич. Вместе с ним пришли в движение и несколько других детей. Остальные же ничего не ведали о музыке, мелодии не возымели на них никакого действия или, напротив, были им в тягость, так что они стали плакать и капризничать.

Таким образом, ученые мужи, руководствуясь разумом, рассудком, проницательностью и прозорливостью, сочли шахзаде обладателем большого ума, выказали приметы служения и покорности, подобно рабам и слугам, не пренебрегли искренностью и преданностью, правдивостью и верностью, почтением к власти государя.

И вот, наконец, шахзаде достиг совершеннолетия и стал различать день от ночи и белое от черного, оправдались надежды мудрецов на его способности управлять страной и руководить государственными делами, творить правосудие и быть справедливым, проявлять милосердие и сострадание. Он совершил намного больше того, на что они надеялись, так что его правление стало примером для подражания другим властителям. И воины, и чиновники, и жители страны, и чужестранцы стали слагать легенды о благополучии и процветании, о покое и мире, стали писать об этом исторические сочинения.

Каждый из тех нескольких мальчиков с уравновешенным нравом стал в ряд счастливых и добронравных людей, достиг высокого сана и положения, стал образцом мудрости и познаний, прозорливости и проницательности.

Те же дети, которые не тревожились об этом мире и не откликались на музыку, так и остались на прежнем месте, словно верблюд, вращающий мельничный жернов, подобно животным, довольствуясь едой и питьем, с каждым днем становясь все глупее и ограниченнее.

На этом попугай закончил повествование, а Мах-Шакар сказала:

– Я выслушала все, что ты говорил, вдела в уши жемчужины, которые ты просверлил, я начертала твои речи на скрижали сердца и запечатлела на страницах души. Но ведь и мне следует обрести познания, сокрытые за этой завесой, и опыт в этой области, ибо, если возлюбленный опередит меня и, до того как я задам ему вопрос, сам станет спрашивать, я не сумею дать ему ответ. Научи меня чуточку твоему приятному поведению и сладостным речам, сделай меня мастером, как ты сам. Потом уж я отправлюсь к нему и сделаю все по твоему совету.

– Прекрасно говоришь, – отвечал попугай, – и я подумал: «Воистину, ты говоришь моими речами».

Не успел попугай разъяснить ей подробно каждую тонкость и поведать, что он видывал за завесой тайн, как птицы утра взлетели ввысь, соловьи зари заиграли на флейте, свет надежды забрезжил на горизонте чаяний, а солнце запретов для Мах-Шакар показалось из-за занавеса востока.

ПОВЕСТЬ о том, как попугай разъяснял основы науки о музыке, об особенностях флейты и струн

На тринадцатую ночь, когда золотой Симург солнца скрылся за горой Каф, [215] а вещий серебряный Хумай луны вылетел из гнезда на востоке и стал парить на бирюзовом куполе неба, Мах-Шакар, подобная павлину и ручной куропатке, пришла к попугаю-соловью и сказала: