Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа) - Осеева Валентина Александровна. Страница 63
У Мити в глазах медленно двинулось и поплыло куда-то шоссе, закачался грузовик, в ушах зазвенел и смолк детский лепет…
Старик махнул рукой, вытащил кисет:
— Мабуть, и в гражданскую такого не було… Я сам не бачив, но люди говорили…
Митя встал:
— Где это? Около Жуковки?
— Ну да, на шоссе…
Подошел Степан Ильич. На его лице не было заметно ни волнения, ни следов бессонной ночи. Только голубые глаза стали темнее и строже. Он тронул Митю за плечо, улыбнулся ласково и ободряюще:
— Ну, как ни есть, а твои уже скоро дома будут. А там и вас отправим. Станцию мы в два дня оборудуем. На поле баб оставим, а молодежь и кой-кого из стариков пошлем на железную дорогу. Из Ярыжек уже пошли люди…
Дед продолжал пояснять собравшимся:
— Он, бандит, думал, что на склады напал. А склады-то военные у нас не в тех местах сохраняются… — Сторож вдруг замолчал, пожевал губами ус и, видимо рассердившись на себя за излишнюю болтливость, поспешно встал: — Поеду дальше. Нема у меня часу тут рассиживаться… А ты, Степан, посылай людей сегодня же!
— Зараз пошлю, — откликнулся Степан Ильич и, взяв под локоть Митю, пошел с ним в хату. Глядя на разметавшихся во сне ребят, он пошутил: — Вот где у меня работнички! Богатырская сила!
Баба Ивга принесла молоко, хлеб, сало:
— Кушайте, мои дорогие, что есть, бо я и печь сегодня не топила.
Степан Ильич ел молча; он был уже снова поглощен своими делами и не обращал внимания на Митю.
Татьяна и баба Ивга нарезали большими кусками хлеб и торопливо жевали его, макая в миску с варенцом. Жорка влез к отцу на колени и громким шепотом спросил:
— А таких, как я, хлопчиков на войну берут?
Отец молча снял его с колен, вытер губы:
— Ну, я пойду! Татьяна, бежи до клуни, готовь мешки. А вы, мамо, как накормите хлопцев, то ложитесь поспать.
— Ни, сыну! Тебе работа, и мне работа, — коротко ответила баба Ивга, убирая со стола.
Степан Ильич посмотрел на Митю; в глазах его промелькнула какая-то мысль, но он ничего не сказал, кашлянул и вышел. Митя хотел выйти вслед за ним, хотел сказать, что в грузовике вместе с малышами ехали девочки… Но говорить об этом было бесполезно, и голос застревал где-то в горле.
Когда Степан Ильич вышел, Митя тоже встал, кивнул на ребят:
— Я… скоро приду… Пусть они спят.
В селе шла напряженная жизнь. В каждом дворе были настежь открыты ворота; за воротами двигались люди — выгружали возы, таскали мешки с зерном. В некоторых хатах еще горели ночные огни — видно, хозяева, занятые работой в поле, забыли их потушить. Где-то ревели коровы; на улице валялись в пыли жирные свиньи; собаки, чуя непорядок, с остервенением лаяли на них. Не умолкая, тарахтел в поле комбайн. На шоссе мимо Мити пробегали девчата, деловито шагали хлопцы.
"Хлеб убирают, торопятся. Помочь бы надо", — думал, проходя по селу, Митя. Но мысли эти были безучастные, поверхностные. Другие, страшные, наполняли ужасом Митино сердце. "Валя Степанова, Лида Зорина, Нюра Синицына… Не может быть! Нет, не может быть!"
Выйдя за околицу, Митя прибавил шагу, потом побежал. Ветер трепал его рубашку, солнце обжигало лицо. Люди останавливались, глядели ему вслед.
— Далеко до Жуковки?…
Кончался лес, начиналось поле, шоссе кружилось, убегало за сосны, за тополя, в неизвестную даль. Лоб покрывался испариной, рубашка прилипала к телу.
— Далеко до Жуковки?…
— Вот как песок начнется, немощеная дорога будет — там и Жуковка.
В овражке под мостом журчала вода. Митя упал в густую траву и жадно стал глотать воду пересохшим ртом.
Качались ромашки, голубели незабудки, мирно квакали лягушки… Небо было синее-синее. Перед глазами встали веселые лица девочек…
Митя зачерпнул пригоршней холодную воду, плеснул на лицо, на шею и бросился бежать…
Солнце поднялось высоко, потом перевалило за полдень и медленно начало опускаться. Митя не чувствовал ни голода, ни усталости.
Шоссе кончилось. Ноги тонули в горячем песке. На дороге стали попадаться куски железа, вывороченные комья земли. Темной кучей лежала легковая машина, колеса ее отлетели на несколько метров и вздутыми шинами торчали на измятой траве. Вблизи дороги валялась перевернутая набок телега.
Митя шел и шел, замедляя шаг, прислушиваясь. Иногда ему казалось, что кто-то зовет его по имени, и он снова бросался бежать. Потом вдруг сразу остановился, замер…
Под самым лесом тяжело и бездыханно лежал разбитый грузовик — это была куча железа; вздыбившаяся кабинка с передними колесами прикрывала разбитое в щепы дно машины. Неподалеку виднелась невысокая свежая насыпь, на ней еще не успела обсохнуть глина; рядом были заметны следы ног, валялась старая лопата…
Митя остановившимися глазами смотрел на разбитый грузовик, на свежую насыпь. В примятой траве светлела па солнце нежно-желтая манная крупа. Под деревом что-то блестело.
Митя машинально нагнулся и поднял маленькие острые ножницы…
Рядом с ними валялся клубок вышивальных ниток…
Глава 19
ПЕРВОЕ ГОРЕ
Васек потянулся, открыл глаза. Во всем теле было такое ощущение, будто он спал на голых камнях. Ребята тоже кряхтели во сне, вытягивая то руку, то ногу. Васек вспомнил вчерашний день и удивился, что никто их не будит, не торопит.
"Ведь машина, наверно, уже пришла. А где же Митя? Может, он в школе — собирает вещи? Что ж он никого не разбудил? Неужели еще так рано?"
Васек поискал глазами мирно тикающие в углу ходики и вскочил:
— Десятый час! Вот так поспали!
Он потряс за плечо спавшего рядом Сашу. Саша недовольно промычал что-то и повернулся на другой бок.
Васек вышел во двор. Солнце брызнуло ему в глаза, облило все тело горячим светом; захотелось побежать на речку искупаться, окунуться с головой в холодную воду. Около крыльца лежала лохматая собака; она лениво вытянула лапы на сухой черной земле и шумно вздохнула, покосившись на Васька.
За плетнем, около белой просторной хаты сельрады, было пусто. Васек прошел туда, заглянул в окна, думал увидеть Степана Ильича. Но за столом сидели колхозные старики и, торопливо подсчитывая что-то, записывали в толстую клеенчатую тетрадь.
Васек прошелся по двору. Около крытого сарая лежала горка зерна. Там копошились птицы. Сбившись в кучу, кудахтали куры, сердился петух, гоготали гуси.
Жорка, присев на корточки, обеими руками сгребал зерно и насыпал его в торбу.
Куры копошились у него под руками; гусаки, вытягивая длинные шеи, с гоготом нападали на Жорку. Он сердито оборонялся от них, хватал за крылья, выбрасывал из общей кучи и кричал:
— От я вас! Пошли вон! — Увидев Васька, обрадовался: — Московский, иди зерно собирать!
Васек подошел, разгоняя кур:
— Что это ты делаешь?
Жорка вытер ладошкой нос; щеки у него были замурзаны, в короткие волосы набилась пыль; чистыми на лице были только голубые, как у отца, глаза. Он объяснил, что с поля свозят хлеб, а один мешок порвался, и баба Ивга велела ему собрать рассыпанное зерно.
Васек потрепал его по голове и пошел к воротам. За воротами на зеленой траве колхозные девочки шили мешки. Одна из них что-то бойко рассказывала подружкам, взмахивая иглой с тонкой бечевкой. При виде Васька она смолкла. Васек кивнул девочкам головой:
— Здравствуйте!
Они ответили дружно, хором.
Васек хотел спросить, не видели ли они вожатого Митю и не приходила ли со станции машина. Но спросить было как-то неловко; он с независимым видом постоял у ворот, посвистел… Девочки с любопытством смотрели на него. От их взглядов и от того, что они работают, а он стоит и посвистывает, Ваську стало не по себе; он повернулся и пошел в хату. Но Жорка снова окликнул его:
— Московский! Что я тебе скажу! — Он, согнувшись, потащил по земле свою сумку. — Иди сюда! У нас фашисты железную дорогу разбили… и станцию… Дед на коняке приезжал… И шофера вашего убили… бомбой! — вытаращив глаза, кричал он.