Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа) - Осеева Валентина Александровна. Страница 96
Як у лиси, темним лиси
Дивчина ходыла.
Ой вы, хлопци-партизаны,
Наша грозна сыла!
Вызволяйте из неволи
Ридну Украину,
Нашу землю, нашу долю
И мене, дивчину…
Яков Пряник, придвинувшись ближе к огоньку, чинит седло и думает вслух:
— Если, скажем, назвать человека скотиной? Ну, ясно, обидно ему покажется. А вот, к примеру, Гнедка нашего вполне к человеку приравнять можно…
— Тьфу! — сплевывает в огонь Илья. — И чего у тебя, Яшка, всегда посторонние мысли в голове?
— Как это — посторонние? — удивляется Яков, поднимая красные от жары веки. — Это твоей голове они посторонние, потому как у тебя простора там мало, а в моей голове всему места хватит!
— О другом думать надо, — хмуро цедит Илья, свертывая цигарку и указывая на зеленую брезентовую палатку. — Важные вопросы решаются, а ты языком треплешь…
— Эй, дядя Яков! Помнишь, орел, как ты фашистов малиной угощал? — шумно присаживаются к костру хлопцы.
— Он угостит, пожалуй! — кивает на Пряника добродушный старик, приглаживая курчавые волосы.
— А чего же? И малинкой и ежевичкой угощу! — подмаргивает Яков. — Лес большой. Чем богаты — тем и рады. Русский человек гостеприимство любит!
Глаза у хлопцев загораются весельем.
— Пока он малиной угощал, мы другое угощение для фашистов состряпали: взрывчатку под рельсы подложили.
— Одних угощал, а другие подавились, — говорит Яков.
Хлопцы смеются.
Из палатки выходит Степан Ильич. Он держит в руке длинный белый листок. Смех моментально смолкает.
— Сюда, сюда, Степан Ильич!
— Вот местечко, пожалуйста!
— Эй, бойцы! Сводка пришла! Свод-ка!
У костра становится тесно, из землянок торопливо выходят бойцы. Степан Ильич усаживается на траву:
— Сейчас, сейчас, товарищи!
Упершись ладонями в колени и глядя на Степана Ильича, партизаны настороженно ждут. Слышно только глубокое, сдерживаемое дыхание людей.
— Сними, сними котелок! Булькает! — толкает Якова Илья.
Кто-то поспешно стаскивает с огня котелок; вода брызжет в огонь и шипит.
— Ну что вы, как дети малые! — расстроенно разводит руками старик. — В огонь воды наплескали — ничего не слышно…
— "…На Смоленском направлении, — медленно читает Степан Ильич, — двадцатишестидневные бои за город Ельня, под Смоленском, закончились разгромом дивизии "СС", 15-й пехотной дивизии, 17-й мотодивизии, 10-й танковой дивизии, 137, 178, 292, 268-й пехотных дивизий противника. Остатки дивизий противника поспешно отходят в западном направлении. Наши войска заняли город Ельня…"
— Значит, бьет наша армия его, подлюгу!
— Еще как бьет!
— И армия его бьет, и мы бьем, а ему все конца и края нет! Валит валом, да и все!
— А ты что же, сразу думал его уничтожить?
У костра завязывается жаркая беседа. Степан Ильич, окруженный со всех сторон, не успевает отвечать на вопросы.
Около палатки командира прохаживается часовой. Он нетерпеливо окликает пробегающего хлопца:
— Неси листок сюда. Чуешь? Листок, говорю, неси!
В палатке просторно. Посередине — дубовый стол, крепко вбитый ножками в землю. Мирон Дмитриевич, стоя около стола, докладывает:
— …В настоящий момент на вооружении отряда имеется тридцать винтовок, семнадцать автоматов, два ручных пулемета. Это, Николай Михайлович, пока все, что у нас есть.
— Так, хорошо!
Николай Михайлович смотрит в свою записную книжку. Сухие, твердые губы его шевелятся, как бы что-то подсчитывая; над высоким лбом поднимается седой ежик коротко подстриженных волос, глаза быстро и внимательно взглядывают на Мирона Дмитриевича.
— Сейчас ваше хозяйство значительно расширится благодаря соединению с макаровцами. Последняя операция на Жуковке даст вам возможность одеть своих людей, а то, знаете, некоторые выглядят у вас… как бы это выразиться… — Он с веселой усмешкой смотрит на бывшего директора МТС.
— А что же я с ними сделаю, як нет возможности? Приказал бриться-мыться, чиститься — и все тут! — разводит руками Мирон Дмитриевич.
— Так вот, эта операция на Жуковке даст вам возможность одеть людей. Там есть сапоги, в большом количестве белье…
Напротив секретаря райкома, ссутулившись, сидит Коноплянко. Голова его с мягкими прядями темных волос опущена вниз. Рядом шумно двигается большой черный, как цыган, кузнец Костя. Его живые глаза жарко блестят из-под бровей. За палаткой слышится легкий шум и сердитый голос:
— А я говорю — нельзя! Комсомолец, а не понимаешь!
За столом все пятеро склоняются над картой. Мирон Дмитриевич обтачивает ножом тоненькую палочку.
— Я выбрал для соединения с макаровцами Лукинский лес, — как бы продолжая начатый разговор, указывает он на карту. — Пожалуйста, смотрите сюда. Вот тут, вправо от этого леса, находится село Лукинки… Я уже связался с тамошними людьми. Люди это верные, обещают оказать поддержку продовольствием… Дальше…
Николай Михайлович берет у него из рук палочку:
— Позвольте, Мирон Дмитриевич. Сейчас разберемся. Тут неподалеку проходит линия фронта…
За палаткой снова приглушенные голоса. Оксана несет на коромысле выстиранное сырое белье. Несколько хлопцев отделяются от товарищей и бегут к ней навстречу:
— Давай, давай, мамаша!… Тяжело ведь. Гнать твоего помощника надо — чего он тебя нагрузил?… Эй ты, прачка! Тебе что поручено?
Курносый хлопец с голыми красными руками смущенно подтягивает штаны:
— Я им казав, а воны не слухають. Коромысло на плечи, та и ходу!
— Ладно вам спор заводить! Не старуха я, чтобы на печи сидеть. Развешивайте белье да несите мне сухое: кое-что подлатать надо. У тебя, Сеня, иголка моя?
— Есть, есть!
Курносый Сеня вытаскивает из кармана свернутый в трубочку лопух. Из лопуха торчит иголка.
— Глупый ты хлопец! Кто ж в кармане иголку носит?
Только вчера Оксана стояла над свежей могилой отца и Матвеича. Партизаны несли почетный караул. Давали клятву отомстить за погибших товарищей. Склонившись над свежей насыпью, Оксана видела себя босоногой девчонкой, прильнувшей к плечу отца… "Ну що до батька прилипла, хиба дядько Иван хуже?" — шутил Матвеич, дергая ее за короткие светлые косички.
Возникали в памяти Оксаны совсем недавние картины. Вот она прибирает хату Матвеича и бранит его за беспорядок, а он, большой, неуклюжий, ходит за ней на цыпочках и говорит тихим, виноватым голосом: "Ну, дывлюсь я, откуда той беспорядок является? Может, как хозяева с хаты, так вещи друг до друга бегать начинают, а? Побалакать, або що… А как хозяин скоро вернется, то и не поспеют на свои места стать". — "Поспеют, если хозяин хороший. Не придумывайте свои сказки, диду, да не кладите сапоги под подушку — им там не место".
Оксана трогает землю. Ничего больше не будет. Все тут, под бугорком сырой земли… Тяжелые, медленные слезы ползут по ее щекам…
"Где бы ни был я, дочка, а к тебе приду и умирать буду на твоих руках", — писал отец. Оксана смотрит на свои большие руки. Нет, не пришлось им прижать к груди седую голову отца, не пришлось отдать ему в последний раз все тепло, всю ласку заботливых дочерних рук!
Долго сидела Оксана над могилой. Давно разошлись партизаны, тихо было в лагере… Но вот шевельнулась ветка, зашуршал под осторожными шагами валежник, мелькнула в темноте одна, другая пара глаз… Оксана вспомнила, что не одному отцу и Матвеичу она была нужна. Много еще места для своих людей в ее большом материнском сердце!
Она встала, вытерла насухо слезы и, поклонившись, сказала свое обычное:
— Пойду пока…
В отряде Оксана познакомилась с Митей. Рассказала ему, что девочки живут у Миронихи, что она часто видела их, приходя на поляну, где они пасли коров. Митя ходил счастливый и все расспрашивал Оксану, как они живут, что делают, здоровы ли.