Любовь из легенды - Лубенец Светлана. Страница 8
– Мне очень нравится художник Врубель, – радуясь интересу Ольги, солидно объявил Телевизор. – Его «Демоны»…
– Врубель… Врубель… Что-то знакомое… – начала вспоминать Ольга. – А-а-а! Это у него «Царевна-лебедь»?
– Да! – обрадовался и Казбеков, и лицо его осветилось неожиданно красивой белозубой улыбкой. Ольга при этом подумала, что он и в самом деле впоследствии сможет вытянуть на какую-нибудь значительную личность, не хуже, чем бывший мамин одноклассник Лелик Новгородцев, ныне ведущий телешоу «У нас в гостях…».
Ольга с Телевизором улыбались друг другу, когда с обратной стороны их изгороди раздались знакомые голоса:
– Ну, и где она?
– Откуда я знаю!
– Ничего один не можешь! Прямо противно!
– Я просто не ожидал, что она удерет с этим прибабахнутым Телевизором…
Улыбка Петюни мгновенно угасла, и он испуганно посмотрел на Ольгу.
– С Телевизором? С Казбековым, что ли? – опять раздалось из-за изгороди. – Не может быть!
– Понял теперь, что этого никак нельзя было предусмотреть!
За изгородью замолчали. Ольга осторожно раздвинула листья вьющегося растения и в образовавшуюся дырку увидела братьев Добровольских, явно находящихся в состоянии крайнего замешательства.
– Ну, ты хотя бы утряс с ней главный вопрос? – спросил один брат другого.
– Нет… – ответил второй «из ларца». – Не успели прийти, ее тут же подхватили на вальс… потом награждение, потом откуда-то вывернулись Калинкина с Катаняном и с Телевизором. Я специально повел Ольгу за ними в буфет, чтобы остальная часть вечера прошла без сюрпризов. И вот что из этого получилось.
– Иди ищи ее теперь! Не целуется же она где-нибудь с твоим Телевизором… Поговорят о какой-нибудь ерунде и разойдутся.
Братья помолчали, потом как-то особо значительно переглянулись и удалились из зимнего сада.
– Нет, ты видел, какие подлецы?! – гневно бросила Телевизору Ольга.
– Напрасно они думают, что я «прибабахнутый», – печально отозвался он.
– Чего-чего? – не поняла Ларионова.
– Я считаю, что я абсолютно нормальный. Они ошибаются.
– А-а-а… – Ольга сообразила, что каждый из них говорит о наболевшем и совершенно неважном для другого. – Конечно… Ты прав: они здорово ошибаются… И не только в тебе… в нас обоих. Знаешь, Петр, проводи-ка меня, пожалуйста, в гардероб.
– Ты хочешь уйти?
– Мне просто необходимо уйти, чтобы спутать карты этим… «двум из ларца…» из инкубатора… из пробирки… этим ходячим копиям… дублям… клонам!
В гардеробе Телевизор тоже вдруг начал одеваться.
– А ты-то куда? – удивилась Ольга. – Сейчас, наверное, как раз самое интересное начнется.
– Я как мужчина должен женщину проводить, – пробубнил он, путаясь в рукавах, очевидно, тоже новой, как и костюм, куртки. – На улице темно.
Ольга подумала, что на темных улицах проку от близорукого низкорослого Телевизора нет никакого, но обижать его, озвучив свои сомнения, не стала.
На Невском Казбеков вдруг остановился и, глядя в стену дома, предложил:
– Если ты согласишься поехать к нам, то я мог бы показать тебе фотографии, которые отец сделал в Германии…
– А ты принеси их в школу, – попыталась вежливо отказаться Ольга.
– В школу не получится. Их только через компьютер можно смотреть. Отец был, например, в Цвингере – это такой музейный комплекс, вроде нашего Эрмитажа или Екатерининского дворца в Пушкине. Там есть и картинная галерея… Я считаю, что каждый культурный человек должен знать о сокровищах, которые хранятся в лучших музеях мира.
– Ну… раз ты так считаешь… тогда конечно, – пробормотала Ольга и втащила Телевизора в остановившийся около них троллейбус, потому что увидела, как к воротам дворца бежит в распахнутой куртке один из Добровольских.
– Почему ты ушла? – Добровольский почти прижал Ольгу к стене школьного коридора.
– Я свободный человек: захотела и ушла, – ответила она.
– Но… это же непорядочно… Я же тебя пригласил! И ты согласилась! Ты пришла туда со мной! Могла ведь не соглашаться, если…
– Ой, не могу! – простонала Ларионова. – Тебе ли, Саша-Паша, говорить о порядочности? И потом, понимаешь… Мне вдруг взял да и понравился Телевизор!
– Хватит сочинять! Кому может понравиться Телевизор?
– Мне может. И уже понравился!
– Чем же?
– А… у него очки модные… и вообще… он умный… Вот ты, например, знаешь, что такое Цвингер?
– Цвингер? Не знаю…
– Вот! А Телевизор знает. Он вчера меня пригласил вместо бала посмотреть фотографии этого германского Цвингера. Как я могла отказаться? Каждый культурный человек обязан знать о сокровищах мировой культуры! Тебе все ясно, Саша-Паша?
– Прекрати меня так называть! – взревел Добровольский. – Меня зовут Александром!
– Прости, но я в этом не уверена.
– Ну… Я не знаю… Как мне тебе доказать?
– С чего ты взял, что мне нужно что-то доказывать? Мне абсолютно все равно, кто ты есть! – Ольга оттолкнула Добровольского и пошла на химию.
– Ты чего такая вздрюченная? – спросила Галка, когда Ольга в кабинете химии шмякнула о стол свою школьную сумку.
– Меня, Галина, раздирают такие противоречивые чувства, что, чувствую, недолго уж мне осталось…
– Чего недолго?
– Жить недолго. Разорвут меня эти чувства пополам.
– Хотелось бы поподробнее! Если, конечно, можно…
Ольга села за стол и обхватила голову руками.
– Я, Галка, сама себя не понимаю. С одной стороны, я ненавижу Сашку Добровольского. Мне хочется обмануть его, обвести вокруг пальца и мстить, мстить, мстить! С другой стороны… Он ночами мне снится…
– А ты уверена, что снится Сашка? А может, Пашка? – рассмеялась Калинкина.
– В том-то и дело, что я ни в чем не уверена. И однажды мне даже приснилось, что я тоже размножилась.
– Раздвоилась?
– Нет. Именно размножилась. Будто бы я существую в двадцати экземплярах, а Сашка ходит около этой двадцатки и никак не может определить, где я настоящая. Ну… как в сказке про дочерей Кощея Бессмертного.
– И чем же дело кончилось?
– Ничем. Ерундой какой-то все сменилось. Это ж тебе не фильм, а сон. Если в жизни решения у проблемы нет, то и сон помочь не может.
– Не скажи. – Галка кивнула на таблицу Менделеева. – Вон какие проблемы могут во сне решиться, а у тебя всего лишь какие-то жалкие близнецы Добровольские. Но вообще-то, я тебе, Ольга, здорово сочувствую. Мне кажется, я сошла бы с ума, если бы у Катаняна был брат-близнец.
– Значит, у вас все хорошо? – с завистью спросила Ларионова.
Галка счастливо улыбнулась и шепнула ей на ухо:
– Представляешь, мы целовались!
– Да ну?! И как?
– Как-как… Хорошо… вот как… Слушай! – Галкины глаза засветились идеей. – Вот же решение проблемы! До чего же гениальные вещи, – она опять кивнула на таблицу Менделеева, – способствуют ускорению мыслительного процесса!
– Галина, ты меня пугаешь, – отшатнулась от подруги Ольга.
– Не пугайся! Я поняла, что тебе надо с Добровольскими поцеловаться!
– С двумя сразу?
– Можно по очереди.
– А с одним нельзя?
– Нельзя. Надо с двумя.
– Почему?
– Потому что они наверняка это делают по-разному.
– А если тоже одинаково?
– Не может быть!
– С чего ты взяла? У них ведь и почерк, и голоса, и родинки одинаковые. Они даже головы склоняют одинаково, когда пишут.
– Это не противоречит моей теории.
– То есть?
– Дело в том, что всему они учились вместе, глядя друг на друга, запоминая и копируя. А поцелуи – дело глубоко личное и, я не побоюсь этого слова, интимное. Вряд ли они этому специально обучались. И вот тут-то каждый проявит самостоятельность и яркую индивидуальность. Я просто уверена, что целоваться они будут по-разному.
– Может, ты и права, – согласилась Ольга. – Но не могу же я при каждой встрече тестировать их поцелуем.
– А почему нет?
– Ну тебя, Галка! Вечно ты придумаешь что-нибудь совершенно невообразимое! То отравленное пюре, то любовь к Телевизору, то поцелуи… Смешно прямо.