Маленький оборвыш - Гринвуд Джеймс. Страница 31

В те давние времена врачи и студенты, из-за религиозных предрассудков, не могли изучать анатомию на человеческих трупах.

Это считалось грехом. Поэтому в Англии тогда существовала профессия «гробовскрывателей», которые тайком пробирались темными ночами на кладбище, выкапывали из могил недавно погребенных покойников и продавали их за большие деньги различным медицинским учреждениям.

Этим делом занимался и мистер Бельчер.

После меня лесничие Томас и Джозеф дали свои показания, и затем было решено отложить дело на неделю, чдобы полиция успела арестовать мистера Бельчера и также представить на суд.

– Мальчика всего лучше отправить домой к родителям; кто поведет его, тот пусть построже внушит его отцу, что через неделю непременно надобно опять представить его сюда! – сказал судья в зеленых очках.

Суд занялся другим делом, а я вышел на улицу вместе с лесничими и несколькими полицейскими. Они потолковали о чем-то между собой, и все вместе вошли в соседний трактир, а я, едва сознавая, что делаю, поплелся вслед за ними. Меня ошеломили ужасные слова: «Мальчика всего лучше отправить домой к родителям!» Эти слова довершили беду. И зачем, и зачем я вмешался не в свое дело! «Лучше отправить домой!» Я приду к отцу с полицейским, который расскажет ему о моих делах с гробовскрывателями и о том, что меня поместила к ним ни в чем не виноватая миссие Уинкшип! Да он просто убьет и меня и бедную старуху! Так-то я отблагодарил ее за ее доброту! Нет, это слишком ужасно! Этого не должно быть! Я должен сделать что-нибудь, чтобы предотвратить это несчастие, и я сделаю, непременно сделаю, хотя бы для этого мне пришлось ослушаться страшного судью в зеленых очках. Мне необходимо было ускользнуть от моих теперешних сторожей, вырваться из Ильфорда и спрятаться в каких-нибудь лондонских закоулках.

Я говорю: от моих сторожей, но на самом деле меня, казалось, никто не стерег. Я попробовал выйти из этой комнаты, где лесничие и полицейские пили пиво, – они не обратили на меня внимания; я вышел во двор, затем на улицу, никто не преследовал меня, – значит, я могу уйти без помехи. Но я знал, что полицейские – народ хитрый, что они следят за всяким исподтишка, и потому решил возвратиться, посидеть несколько времени в распивочной и послушать, о чем там говорят.

Оказалось, что полицейские говорили обо мне.

– А, вот и он! – заметил один из них, когда я вошел. – Ты бы держался поближе к нам, мальчик, а то, пожалуй, тебя схватит тот молодец с ружьем.

Это, должно быть, была шутка, потому что другой полицейский и лесничие засмеялись.

– А что, мальчик, – спросил один из полицейских, – рад ты будешь попасть домой и избавиться от всех опасностей?

Я знал, что если я скажу, что не хочу идти домой, то полицейский станет особенно строго присматривать за мной, поэтому я отвечал:

– Конечно, я буду очень рад: я бы хотел поскорей пойти домой, теперь уж я больше не убегу.

– Ты знаешь дорогу отсюда домой?

– Отлично знаю, сэр. Можно мне сейчас идти?

– Нет, ты не можешь идти туда, пока я не освобожусь от своих занятий и не сведу тебя. Это будет часа в четыре, когда кончатся заседания в суде. Но ты не должен непременно сидеть здесь, ведь ты не арестант, а свидетель. Ты можешь пойти в полицейский дом, посидеть там или просто погулять по улице. Только не заходи далеко.

Я едва мог удержаться от восторга при этих словах.

Я не арестант, я свидетель и могу гулять.

– Благодарю вас, сэр, – произнес я и вышел из трактира с беспечным видом прогуливающегося человека. Тихими, неторопливыми шагами пошел я по Ильфордской дороге, которая вела прямо к Лондону. Счастливый случай избавил меня от утомительного путешествия. Как только дом суда скрылся от глаз моих, меня догнал экипаж с очень удобными запятками, не утыканными гвоздями. Я ловко вскочил на них и помчался к Лондону с быстротой десяти миль в час.

Я проехал через Большой и Малый Ильфорд, доехал до самого Майль-Энда, но тут должен был сойти со своего удобного экипажа благодаря низости одного мальчугана. Ему также хотелось прокатиться даром, и, видя с досадой, что на запятках нет места, он стал требовать, чтобы кучер согнал и меня. Кучер послушался маленького негодяя. Я был так рассержен на дрянного мальчишку, что набросился на него и отколотил его, хотя эта задержка в пути могла быть опасною для меня.

Конец дороги мне пришлось сделать пешком; я часа в два был около Уайтчепеля. [5] Я совсем не знал этой части города, но под Арками я познакомился с несколькими мальчишками, пришедшими оттуда: они рассказывали, что это самое глухое место Лондона, Мне нужно было теперь глухое место со множеством проходных дворов и извилистых переулков.

Первым и величайшим моим желанием было укрыться на несколько времени, пока кончится несчастное дело о похищении трупов, и тогда… Впрочем, еще рано думать о том, что будет тогда. Надо позаботиться о том, что делать теперь. Через какой-нибудь час ильфордский полицейский дом начнет обо мне беспокоиться, меня станут разыскивать, и потому мне прежде всего нужно куда-нибудь спрятаться. Я прошел с дюжину узких и грязных переулков и наконец приютился в одной необыкновенно тихой съестной, где истратил на пищу четыре пенса из своего шиллинга. Хозяин лавки пускал к себе ночевать и давал постели по четыре пенса, поэтому я с его позволения остался в лавке до вечера, съел за ужином порцию супа в один пенс и затем улегся спать в довольно удобной постели.

Я проснулся на другой день утром, сошел вниз в лавочку, истратил на завтрак оставшиеся у меня три пенса и вышел на улицу.

Целый день бродил я по улицам, выбирая самые бедные и темные закоулки и со страхом избегая встречи с полицией. Под вечер голод напомнил мне, что я не обедал и что мне, вероятно, не придется ужинать.

«Нечего ждать и прятаться, – говорил мне голод, – ты должен что-нибудь делать!»

Но что же мне делать? Куда я ни пойду, я только хуже испорчу свое положение. Испорчу? Да разве можно мне его еще испортить? Оно так худо, что едва ли может сделаться еще хуже! Бояться каждую минуту, что схватит первый попавшийся навстречу полицейский, да еще терпеть голод? Нет, это нестерпимо! Если бы я был поближе к какому-нибудь базару, я не стал бы церемониться. Что, в самом деле! Все против меня, бедного, беззащитного мальчика; что же мне еще рассуждать, что честно, что нечестно? Буду думать только, как бы мне самому прожить, а до остального мне и дела нет. Я дошел до того, что готов был таскать из чужих карманов, если бы только умел взяться за это дело. Но оно всегда казалось мне необыкновенно страшным. Воровать фрукты с конвентгарденских лотков было нетрудно. Всегда можно было найти минуту, пока торговец смотрел в другую сторону, или убежать так быстро, что он не успевал догнать; но засунуть руку в карман нарядной дамы или господина – это совсем другое дело, тут нужна отчаянная смелость!

Когда я жил под Арками, мне показывали многих мальчиков, занимавшихся карманным воровством, но их искусство казалось мне таким же трудным, как искусство разных фокусников и клоунов. Мне казалось даже, что кувыркаться и глотать складные ножи легче, чем воровать из карманов.