Повесть о рыжей девочке - Будогоская Лидия. Страница 4

Еву он тоже ударит когда-нибудь. Непременно ударит.

- Позволь мне с бабушкой уехать, - говорит Ева.

- Что, - взревел папа, - с бабушкой? Ах ты, дрянь!

И ударил кулаком по столу. Лампа задрожала, блестящая медная крышка на чернильнице задрожала. И вдруг сорвалась медная крышка с чернильницы и покатилась по полу со звоном.

Ева съежилась, точно от боли.

- Родного отца готова бросить из-за сладких подачек сумасшедшей старухи? Неблагодарная! Не хочешь жить с отцом? Так я тебя упеку. Запру в интернат. Вон отсюда! И чтобы больше об этом не заикаться.

Ева вернулась к бабушке.

- Не позволил, - шепчет Ева.

- Змей, - зашипела бабушка и с яростью проткнула палкой старую шляпу.

Поздно вечером на Покровской улице возле казенного каменного дома остановилась тройка почтовых. Лошади на морозе дышат белым паром.

Папа ушел из дому, должно быть, нарочно, чтобы не прощаться с бабушкой.

Дворник с ямщиком выносят из бабушкиной комнаты большой, тяжелый сундук.

Настя закутывает бабушку в плюшевую ротонду. Огромной кажется бабушка в ротонде, и от нее пахнет нафталином. Бабушка стоит посреди комнаты, опираясь на палку,.и трясется. Все морщинки на лице дрожат. Бабушка плачет.

- Я буду тебе писать. Как-нибудь буду царапать левой рукой, - всхлипывает бабушка. - И посылать тебе буду понемножку денег. Ты опускай в свою копилку. Копи на черный день.

- Ладно, - всхлипывает Ева.

- Ну, - говорит Настя, - все готово. Пора трогаться.

Настя едет провожать бабушку до самого Петербурга. Довезет и вернется обратно.

Вдруг бабушка стукнула по полу палкой.

- Едем, Ева. Настя закутает тебя и сунет в сани. Едем со мной.

Ева растерялась.

-  Вещи нужно собрать…

- Не нужно вещей. Как ты есть, в одном платьишке, едем. Все у тебя будет, не беспокойся.

- Ах, что я! - опомнилась Ева.- Нельзя же. А папа? Папа не позволил мне. Нельзя.

- Как хочешь, - вздохнула бабушка, сгорбилась и поплелась, опираясь на палку, из комнаты.

Ева сама помогла усадить бабушку в широкие сани, укутала ей ноги теплым платком.

Загремели бубенцы.

- Пошел! - крикнул ямщик. И тройка с бабушкой и Настей понеслась вдоль Покровской улицы по ухабам.

Город, где живет Ева, маленький, домишки лепятся на крутом берегу Камы. Летом большие пароходы подходят к пристаням и весело гудят. Можно катить на пароходе хоть до Нижнего, хоть до Перми. А зимой замерзает Кама. Как повалит снег, как запоют метелицы, город точно засыпает, зарытый в снегу. Если нужно ехать в другой город, скачи на почтовых сто верст до железной дороги - по полям, через глухие леса. Только изредка встречаются по пути деревушки, где живут черемисы и вотяки.

Большой, трудный путь предстоит бабушке.

Ева осталась одна. Пошла в свою комнату. Зажгла лампу и села за стол. Раскрыла учебник.

В других комнатах темень, только у Евы светло.

«К чему столько комнат, - думает Ева, - если в доме остались жить только двое: я и папа? Никто не сидит в креслах, никто не подходит к роялю. Бывало, мама играла на рояле и после обеда и вечером».

Треск… Половица треснула в гостиной. Будто кто-то ступил. Ева вздрогнула и насторожилась. Вот кто-то стал за дверью и смотрит в щель на Еву.

«Что это, - думает Ева, - что это? Никого не должно быть: Может, это крысы вылезли из нор и бегают по гостиной. А может, это вор влез через террасу? Или привидение?» Ева знает, что привидений не бывает, но все же - мало ли что может привидеться человеку? И такое страшное привидится, что всю жизнь будешь сам свой.

Ева ни за что не хочет увидеть привидение. Ева чуть не плачет. Хоть бы Нина Куликова пришла. Нет, не придет. Наверное, с Вольфом ушла гулять.

С ума сойдешь, сидя в пустых комнатах. Прямо хоть на улицу беги. На улице лучше - ласково мигают фонари, снег скрипит под полозьями. И нет-нет, кто-нибудь да пробежит по обледенелым мосткам мимо ворот.

Внизу хлопнула дверь. По лестнице застучали бойкие шаги.

- Кто там? - крикнула Ева.

- Я,- послышался веселый голос.

Ева ожила. Нина врывается к ней. От Нины пахнет морозной свежестью улицы. На ней неуклюжая черная шуба, потертая шапочка всегда съезжает на затылок. Светлые, прямые, как дождь, волосы падают на уши.

Нинина мать - вотячка, оттого у Нины широкие скулы и толстые губы.

- Что же ты так долго?

- С Вольфом ходили гулять. Ах, Ева, что я знаю!

- Интересное? - спрашивает Ева.

- Очень интересное. Вольф меня спрашивает: «Ваша подруга - рыжая, в синем кафтанчике?» - «Да», - говорю. «Так вот, - говорит Вольф, - ваша подруга в Пушкинском саду побила Горчанинова Кольку. Он в пятом классе учится, вместе со мной. Мы ему говорим: «Что же ты ей сдачи не дал?» А он говорит: «Девочек не бьют». Подумай, Ева, какой благородный. И ты знаешь ли, кто такой Коля Горчанинов? Сын начальницы. Ей-богу. С ума сойти!

- Как,- вскричала Ева,- сын нашей начальницы? У нее сын?

- Ну да. Один-единственный сын. Как ему на улицу выходить, она сама ему шинель на все пуговки застегнет и шею шарфиком замотает. А ты раз - и пощечину.

Ева расхохоталась.

- Нина,- крикнула Ева, - снимай шубу, снимай шапку! Оставайся у меня ночевать. Бабушки нет, - теперь я совсем одна осталась. И ты должна ко мне приходить каждый день.

На другой день за обедом Ева встретилась с папой. Ева на месте хозяйки разливает суп. Ева волнуется, двумя руками поднимает тарелку с супом для папы.

«Как я полно налила. Только бы не выплеснуть».

И выплеснула на скатерть.

- Росомаха, - сказал папа и поморщился.

Росомахи - это звери, неуклюжие, противные, всегда висят на деревьях.

Папа помешивает ложкой горячий суп и пристально смотрит на Еву.

«Что он смотрит? - тревожится Ева.- Какие странные у него глаза. Мутные, холодные, с красноватыми веками. Счастье какое, что папины глаза мне не достались в придачу к рыжим волосам. Тогда хоть топись».

У Евы карие глаза, мамины.

Не горбись, - сказал папа.

Ева поспешно выпрямилась.

Молчание.

- Не чавкай, - с раздражением сказал папа.

Ева покраснела и, чтобы не чавкать, перестала есть.

- Ты, - сказал папа, - совсем теперь.на приличную девочку не похожа. Испортилась. Разлагающее влияние подруг. С хамками дружишь.

- Кто это хамки? - удивилась Ева.

- Вотячка. И другие твои - дочки сапожников.

- Неправда, неправда, - сказала Ева, - они хорошие. И никто меня не портит. Я сама по себе.

Папа усмехнулся.

- Дура, - сказал папа. - Была бы умной, старалась бы дружить с теми, от которых хорошего можно набраться. Учится у вас Козлова, дочь городского головы. И еще есть Смагина. У Смагиных большой кожевенный завод. Я думаю, к таким людям в гости пойти приятно. Вот это настоящая компания.

Ева исподлобья посмотрела на папу и ничего не ответила.

Долго молчали. Наконец папа говорит:

- Ну-с, скажи мне, каковы у тебя отметки. По русскому сколько?

- По русскому - пять. По географии - пять. По истории - пять.

- А по математике?

- А по математике - три.

- Почему ж это?

- Математику я не люблю. Математика мне не дается, - тихонько вымолвила Ева.

- Хм… Тебя не спрашивают, что ты любишь. Нужно учиться тому, что преподают в гимназии, и быть прилежной. Ни одной тройки не должно быть.

Ева заволновалась.

- За тройки никто не бранит,- сказала Ева, - тройка отметка ничего себе. Бывает, единицы приносят домой.

- Единицы! - грозно нахмурился папа. - Попробуй только, принеси единицу.

«Ни за что не попробую», - подумала Ева и съежилась. А папа говорит:

- Тебя воспитывали мать и бабушка. Я не вмешивался, бабы и распустили вожжи. Теперь я сам за тебя примусь. Подтянись. Отец в поте лица добывает тебе хлеб, дает образование и требует: учись прилежно. Ни одной тройки. Пятерки, изредка четверки. Ты способная, рыжая бестия, и я вправе требовать этого. Бросай лень. Если не бросишь, пеняй на себя. Я из тебя вышибу лень, так и запомни.