Последнее предупреждение - Паттерсон Джеймс. Страница 16

Все — это семь взрослых, которые уже здесь собрались и с любопытством нас поджидают.

— Добро пожаловать, — приглашает нас рассаживаться доктор Папа. Акела спокойно возлежит у его стула. Тотал на секунду остановился у входа, выпятил грудь и прошествовал по комнате, будто он, по меньшей мере, русская борзая. Надо будет ему объяснить при случае, что маленький черный скотти на крупные породы, увы, не тянет.

Пристальное внимание взрослых слегка раздражает, но, в общем, мы к такой реакции на нас привыкли.

— Пожалуйста, садитесь, — повторяет Майкл свое приглашение. — Мы уже познакомились. Я доктор Майкл Папа, но вы зовите меня просто Майкл. Доктора Бриджит Двайер…

— А можно звать вас просто Бриджит? — перебивает его Надж. — Бриджит — классное имя.

— Конечно, можно, — улыбается Бриджит. — Мы здесь обходимся без формальностей.

— Я Мелани Боун, — представляется еще одна женщина. — Я специалист по связи, или попросту связистка.

Лицо и руки у нее загорелые и обветренные, как у человека, который много времени проводит на улице.

Остальные четверо — это Брайен Карей, водолаз-аквалангист, Эмили Робертсон, эко-палеонтолог, [8] Сью-Энн Вонг, специалист по льду (интересно, что бы это могло значить), и Поль Карей, капитан, брат Брайена, штурман и эксперт по вопросам животного мира Южного полюса. Все они кажутся вполне славными ребятами, но все с жадным научным любопытством буравят нас глазами, как будто ходят сделать из нас швейцарский сыр.

— Значит так. — Я встаю и прикидываю на глаз размеры комнаты. Футов пятнадцать будет. Только-только. — Давайте сразу проясним ситуацию.

Оглядываюсь, хватит ли мне сзади места, повожу плечами и медленно разворачиваю крылья, стараясь никого случайно не звездануть по башке. Ученый народ с замиранием сердца наблюдает, как мои крылья раскрываются все больше и больше. Надж, едва увернувшись, быстро пригнулась, когда, наконец, — во весь размах — они заполнили комнату на все четырнадцать футов.

Нельзя не сказать, хоть, вполне возможно, я уже хвасталась — крылья у меня очень хороши, коричневые, чуть светлее, чем мои волосы, но не такие светлые, как у Надж. Главные, самые большие перья по нижнему внешнему краю словно обрызганы черной и белой краской; те, что поменьше и потоньше, — с белыми и темно-коричневыми кончиками. А основное крыло блестящее, сильное, с шоколадного цвета перьями, покрывающими внутренние, так сказать, потайные перышки цвета слоновой кости. Короче, закачаешься!

— Выходит, они не соединены у тебя с руками? — глупо переспрашивает Мелани Боун.

— Нет, считайте, что у нас шесть конечностей.

— Как у драконов, — подсказывает Надж.

Я не выдерживаю и хихикаю.

— Или у насекомых, — вторит ей Газман.

— Они такие большие… — восхищается Эмили Робертсон, — и такие красивые!

— Спасибо, — она меня здорово смутила, и я торопливо объясняю, — они должны быть большими, соразмерно тому, что мы и больше, и тяжелее птиц.

— А сколько вы весите? — Поль Карей вот-вот вытащит блокнот и начнет заносить в него данные. — Ой, простите, я не сдержался.

— Чуть меньше ста фунтов, — терпеливо объясняю я. — Никто из нас не похож на скелет, потому что наши кости и мышцы имеют иную консистенцию, чем у людей. Поэтому, хоть росту во мне пять футов и восемь инчей, при весе в девяносто семь фунтов я выгляжу просто стройной, а не уродливо тощей.

Они кивают.

— А ты считаешь себя человеком или птицей? — спрашивает Бриджит.

Такого вопроса мне еще не задавали. Начинаю отвечать и думаю на ходу:

— Не знаю. Когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу девочку, с руками и ногами. А когда я в воздухе и земля далеко внизу, я чувствую, как работают крылья, и знаю, что могу дышать в разреженном высотном воздухе… то это… как-то не очень по-человечески.

Что, интересно, меня за язык дернуло так разоткровенничаться. В жизни ни с кем в такие излияния не пускалась, а тут как прорвало. Складываю крылья, покраснев до корней волос. Дура набитая. Надо было язык за зубами держать. С пылающими щеками, ни на кого не глядя, плюхаюсь на свое место.

— А я, по-моему, больше человек, чем птица, — радостно заявляет Надж. — Мне нравится одежда модная, прически… Вообще, что людям и детям нравится, то и мне. Музыку слушать, кино смотреть, книжки читать. А гнезд никаких вить совершенно не хочется.

Все рассмеялись, а я вздохнула с облегчением. В кои веки раз мне от Наджевой болтовни полегчало.

Вдруг Ангел говорит, задумчиво глядя в потолок:

— А я себя человеком совсем не чувствую.

Клык пихнул меня ногой под столом, мол, кто бы мог подумать!

— Я даже не знаю, кого я в зеркале вижу, — продолжает наша младшенькая. Забывчивым читателям напомню, ей всего шесть лет. — Я, когда о себе думаю, то не как о человеке и даже не как о птице. Я для себя — существо с крыльями. Я знаю, я не как все. Таких, как я, больше нет, и мне не с кем играть. Кроме нашей стаи, конечно. Но они не в счет. Я знаю, мне нигде нет места. — Она повернулась к Майклу, который пристально на нее смотрит. — И вообще, этот мир для таких, как мы, не создан. — Она обводит глазами стаю. — Для нас ничто не приспособлено. Нам везде неудобно. Надо нам это или не надо, мы всегда выделяемся. Нас все или использовать хотят, или убить. Но и тем, и другим неважно, кто мы. Они только видят, что мы — другие. Мне от этого плохо.

В комнате наступила гробовая тишина. Взрослые сидят с понурыми лицами. Похоже, она их здорово проняла. Но, если подумать, дорогой читатель, как не пронять-то. Ужасно грустно, что у маленького ребенка такие безрадостные мысли.

Вот никто и не знает, что теперь сказать.

Никто, кроме Тотала:

— Не хочу, уважаемые господа, ни на чем настаивать, но скажите, пожалуйста, на милость, здесь чем-нибудь кормят? Я страшно проголодался.

31

Оказывается, полученные ими инструкции не содержали никакой информации о говорящей собаке. Поэтому даже Акела оторопело подняла голову и уставилась на Тотала.

Мы-то привычные — к несчастью, он постоянно трындит нам всякую чепуху. Поэтому мы просто сидим и наблюдаем за происходящим.

В конце концов, Надж не выдерживает и нарушает молчание:

— Бутербродик какой-нибудь точно не помешает.

— Конечно-конечно, — Мелани Боун кое-как оправилась от шока.

Спустя двадцать минут мы с энтузиазмом поглощаем бутерброды и слушаем коллективный иллюстрированный доклад про глобальное потепление.

— Глобальное потепление — это одна из главных катастроф современного общества, — начинает Сью-Энн Вонг.

— Не видела она сапог на платформе, которые в этом сезоне в моде. Вот где катастрофа, — бухтит Тотал, и я втихаря пихаю его локтем.

— Если человечество будет продолжать потреблять энергию на нынешнем уровне, велика вероятность, что в течение следующего столетия уровень моря поднимется на двадцать футов, — добавляет Эмили Робертсон.

— Получается, что тогда все будут жить в пляжных хатках на сваях? — любопытствует Газ. — Клево! Я бы не отказался.

Пол Карей энергично замотал головой:

— Ничего клевого тут нет. Многие страны потеряют большую часть своих прибрежных территорий. Плюс, в этих затопленных районах будет уничтожен растительный и животный мир. Нарушится экосистема. Многие страны станут меньше. США лишатся значительной части Флориды, Луизианы, Техаса и многих земель на Восточном побережье. Все они окажутся под водой. Людям придется переселяться в глубь континента. Миллионы потеряют жилье и работу.

Ничего себе! Неужто дела обстоят так плохо? Может, они все-таки преувеличивают? Ну что, правда, плохого в том, что земля станет на один градус теплее? Может, тогда весь мир будет, как Гавайи или Багамы. Вот где хорошо-то! И потом, если будет теплее, можно будет больше еды выращивать. Может, в Сибири пшеница будет расти?

— А что, собственно, такое, это глобальное потепление? — интересуется Игги.