Дворец полуночи - Сафон Карлос Руис. Страница 5

Ариами вернула фотографию в шкатулку и достала оттуда медальон, который сделала на заказ для Килиан много лет назад — украшение так и пролежало, не дождавшись своего часа. Медальон состоял из двух золотых дисков, символизировавших Солнце и Луну. Луна затмевала Солнце, и таким образом оба диска сливались в единое целое. Женщина нажала на медальон посередине, и он распался на две части. Ариами повесила каждую половину на отдельную золотую цепочку и надела на шею каждого малыша.

За своим занятием она размышляла о том, что ей предстоит сделать. Она видела единственную возможность спасти детей от гибели: как ни трагично это было, но близнецов следовало разлучить, воспитывать вдалеке друг от друга, скрыв от них истину о прошлом семьи и родителях. Ариами считала важным, чтобы ни дети, ни окружающие ничего не знали об их происхождении. Но правда неминуемо выплывет, если она оставит детей вместе. Ни за что на свете Ариами не согласилась бы пойти на такой риск. И она была должна решить проблему до рассвета.

Ариами взяла детей на руки и нежно поцеловала обоих в лоб. Ясные глазки младенцев разглядывали ее с бессмысленным выражением, а кукольные ручки гладили лицо, крошечные пальчики трогали слезы, градом катившиеся по щекам старой женщины. Она еще раз прижала близнецов к груди, а потом вернула их в колыбель, которую соорудила на скорую руку.

Уложив детей, она зажгла светильник и взяла бумагу с ручкой. Будущее внуков было в ее руках. С тяжелым вздохом женщина начала писать. Издалека до нее доносился шум утихающего дождя, и рокот грозы, смещавшейся к северу и открывавшей безбрежное море звезд над Калькуттой.

Дожив до пятидесяти лет, Томас Картер пребывал в убеждении, что Калькутта, откуда он не выезжал последние тридцать три года, уже не может ничем его удивить. На заре майского дня 1916 года, после самой неистовой из гроз, к дверям сиротского приюта Св. Патрика прибыл сюрприз. Это была корзинка с новорожденным мальчиком и письмом. Письмо было запечатано сургучом и адресовано лично мистеру Картеру.

Необычность явления заключалась в следующем: во-первых, в Калькутте никто не брал на себя труд подбрасывать младенцев к дверям приюта. Существовали более удобные способы избавиться от них — в городе было полно укромных переулков, водосточных канав и колодцев. Во-вторых, никому и в голову не приходило писать сопроводительные письма, подобные этому, — с подписью, не оставлявшей ни малейших сомнений в авторстве.

Картер посмотрел свои очки на свет, подышал на стекла, чтобы их было легче протереть ветхим носовым платком из грубой хлопчатобумажной ткани. Эту операцию он проделывал раз двадцать пять в день, и не менее тридцати пяти — в летние месяцы.

Мальчик мирно спал внизу, в комнате Венделы, старшей медсестры. Под ее бдительную опеку ребенок попал после того, как его осмотрел доктор Вудворд. Доктора вырвали из объятий сна незадолго до рассвета, и он честно исполнил свой долг в соответствии с клятвой Гиппократа, не потребовав и не получив никаких дополнительных пояснений.

Мальчик оказался практически здоров. Имелись определенные признаки обезвоживания, но ребенка не настигла ни одна из разновидностей злокачественной лихорадки, составлявших длинный перечень. Лихорадка собирала обильную жатву среди новорожденных, лишая их права повзрослеть хотя бы настолько, чтобы научиться произносить имя матери. Все, что было у ребенка с собой, когда его нашли, — это золотой медальон в форме солнечного диска, который Картер держал в тот момент двумя пальцами, и письмо. Письмо, если только оно являлось подлинным (а никаких оснований считать, что это не так, Картер не видел), ставило его в щекотливое положение.

Картер запер медальон на ключ в верхнем ящике письменного стола, снова взял в руки послание и в десятый раз перечитал его.

«Уважаемый мистер Картер,

оказавшись в весьма тяжелом положении, я вынуждена обратиться к Вам за помощью, взывая к той дружбе, которая, как мне известно, связывала Вас с моим покойным мужем более десяти лет. И все эти годы мой муж не уставал хвалить вашу честность и отзывался о Вас как о человеке в высшей степени надежном. Вот почему я умоляю Вас непременно выполнить мою просьбу, какой бы необычной она Вам ни показалась, и, если возможно, сохранить дело в строжайшей тайне.

Родители мальчика, которого мне пришлось передать на Ваше попечение, погибли от рук убийцы. Негодяй поклялся прикончить обоих, а также разделаться с их потомством. Я не могу и не считаю уместным сообщать о причинах, побудивших его совершить преступление. Достаточно сказать, что появление у Вас подкидыша должно храниться в секрете, и ни в коем случае Вам не следует сообщать об этом полиции или британским властям, поскольку убийца обладает связями в обеих структурах, которые без промедления передадут ему информацию.

Совершенно очевидно, что я не могу сама вырастить мальчика, не подвергая его опасности разделить печальную участь родителей. Поэтому умоляю Вас позаботиться о нем, дать ему имя и воспитать в строгих традициях вашего заведения, чтобы в будущем он стал человеком честным и благородным, как и его родители.

Я осознаю, что в итоге мальчик лишится возможности узнать о своем происхождении, но жизненно важно, чтобы произошло именно так.

У меня нет времени посвящать Вас во все подробности. И я вновь вынуждена напомнить Вам о дружбе и доверии, которое Вы питали к моему мужу, дабы подкрепить свою просьбу.

Я умоляю Вас уничтожить письмо после того, как Вы его прочтете, равно как и все прочие свидетельства, которые способны выдать местонахождение мальчика. Я сожалею, что не могу лично изложить Вам свою просьбу, но риск слишком велик.

Примите мою искреннюю благодарность, ибо я не сомневаюсь, что Вы решите проблему наилучшим образом.

Стук в дверь отвлек Картера от чтения. Он снял очки, аккуратно сложил письмо пополам и убрал в ящик письменного стола, заперев его на замок.

— Войдите, — громко сказал он.

В кабинет заглянула Вендела. По обыкновению, старшая медсестра приюта Св. Патрика выглядела серьезной и сосредоточенной. И выражение ее глаз не предвещало ничего хорошего.

— Внизу господин, который желает вас видеть, — коротко доложила она.

Картер нахмурился.

— По какому делу?

— Он не захотел объяснить, — ответила медсестра, тоном давая понять, что объяснения незнакомца, даже если они последуют, заранее кажутся ей довольно сомнительными.

Помолчав, Вендела вошла в кабинет и закрыла дверь.

— Мне кажется, речь пойдет о мальчике, — обеспокоенно сказала медсестра. — Я ему ничего не сказала.

— Он больше ни с кем не разговаривал? — уточнил Картер.

Вендела покачала головой. Картер кивнул и спрятал ключ от ящика письменного стола в карман брюк.

— Я могу передать ему, что вас нет, — заметила Вендела.

Картер подумал секунду над ее предложением и решил, что если подозрения Венделы справедливы (а так оно обычно и было), то обман только укрепит посетителя в мысли, что директору Св. Патрика есть что скрывать. Решение созрело моментально.

— Нет. Я приму его, Вендела. Проводи его сюда и позаботься, чтобы он ни с кем не вступал в разговоры. Ни слова об этом деле. Хорошо?

— Поняла.

Катер вновь стал протирать стекла очков, прислушиваясь к удалявшимся по коридору шагам Венделы. А между тем дождь опять навязчиво забарабанил в окна.

Посетитель кутался в длинный черный плащ, а голову его обвивал тюрбан, украшенный драгоценной брошью в форме змеи. Его наигранная любезность напоминала манеры преуспевающего торговца из северной части Калькутты. Черты лица выдавали в нем индуса, но кожа была болезненно бледной, словно ее никогда не касались жаркие лучи солнца. Невероятное смешение рас определяло облик жителей Калькутты. Улицы города являли собой плавильный котел, где растворились бенгальцы, армяне, евреи, англосаксы, китайцы, мусульмане и множество других народностей, переселившихся в окрестности храма Кали в поисках счастья или убежища. Судя по внешности, неизвестный мог принадлежать к любому из упомянутых этносов или ни к одному их них.