Чудовище с улицы Розы - Веркин Эдуард. Страница 9

– Я не люблю мороженое, – объяснила Римма. – Я мало ем.

– И правильно делаешь, – сказала Ли. – А я вот люблю мороженое и уже в прошлогодние джинсы не влезаю.

Это Ли просто на комплимент напрашивалась. Она прекрасно влезала даже в позапрошлогодние джинсы, но очень любила, чтобы ей это все говорили.

После ужина девочки отправились в гостиную смотреть телевизор, Бакс попросил разрешения и потащился за ними. Па и Ма скрылись в своей спальне, она находилась в противоположном конце дома. Я вышел на улицу. Часа два я слонялся по саду и ждал. Потом в окнах на втором этаже зажегся свет, и я медленно двинулся к дому.

Сначала я хотел сесть на траву, прямо напротив комнаты Риммы. Но потом выбрал еще более удачную позицию. Яблоня, под которой я устроил наблюдательный пункт, оказалась старой и ветвистой, я изловчился и взобрался на толстую ветку в трех метрах над землей.

С ветки открывался прекрасный вид на окна девочек. Римма и Ли не спали. Сначала они сидели у Ли и рассматривали какие-то журналы, затем Римма вернулась к себе. Ли еще почитала немного и выключила свет. Римма спать не ложилась. Она сидела перед окном и смотрела в сад. Как кукла. Не двигаясь, не моргая, может быть, даже не дыша.

А потом что-то случилось с моими глазами, будто попало в них что-то, я моргнул, а когда открыл глаза, обнаружил, что Риммы в окне больше нет.

Я огляделся по сторонам. Риммы не было нигде в пределах видимости. Она исчезла, растворилась в ночной тьме.

Тогда я посмотрел вниз.

Она стояла прямо подо мной и смотрела.

Сухой рассказывал про такую штуку, но самому мне сталкиваться с этим не приходилось. Некоторые умеют на мгновение наводить затмение на глаза наблюдателя. Вот только что вы их видели, а потом бац – и их нет, а они сами уже рядом, как будто мгновенно переместились из одного места в другое. Я слышал, что такую способность можно у себя развить, но никогда не встречал никого, кто бы этим искусством обладал.

Римма, видимо, обладала.

Она стояла и смотрела на меня. Она положила руку на ствол дерева, и я видел, как странно шевелятся на яблоневом стволе ее пальцы. Они двигались самостоятельно, как короткие подвижные черви, они хотели оторваться от ладони и подняться по шершавой яблоневой коре ко мне... Я закрыл глаза и быстро их открыл. Пальцы как пальцы. Привиделось. Привиделось...

Римма положила на яблоню вторую руку. Зрачки ее резко сузились и превратились в длинные щелочки, а может, это снова мне померещилось...

Запах, тот самый запах, вонь мертвечины, ударил меня снизу и сбил дыхание. Я пополз вверх по ветке, мне было так страшно, что я, наверное, мог бы забраться на самую тонкую ветку, если понадобилось бы.

Но вдруг Римма убрала руки с дерева. Она опустила голову, мне показалось, что она к чему-то прислушивается. Я тоже послушал. Ночь как ночь. У озера только что-то гудело.

Римма развернулась и пошла в сторону изгороди. Я остался один.

Я не слезал с дерева до тех пор, пока мои руки не одеревенели и не задрожали, так что я уже не мог толком держаться. Сад был насквозь пропитан этой вонью, мне казалось, она исходила от каждого дерева, от каждой травинки. Голова у меня закружилась, меня замутило, мне стало страшно и холодно, и я вернулся домой.

Всю ночь я провел возле двери. С ножом в руках. Я не спал, но, как вернулась Римма, я не слышал.

Глава VII

ПРЯТКИ

Мне это до сих пор снится. И, наверное, будет сниться еще долго. Прятки.

Под ногами земля, над головой доски с занозами. Сквозь щели просачивается пыльный солнечный свет. Лучи падают почему-то под разными углами, образуют причудливую многоугольную сетку. Пахнет ветошью и грибами. Я слушаю.

Шаги. Медленные, тяжелые шаги над головой. От каждого шага доски прогибаются и осыпают мне на голову какой-то колючий прах. Шаги направляются ко мне. Бакс. Шерсть у него на загривке поднимается, спина начинает дрожать. Шаги останавливаются прямо над нами. Я уже не дышу.

Голос.

– Вы проиграли.

Смех.

– Вы проиграли.

Смех становится ближе, солнечные лучи гаснут один за другим, сквозь щели наваливается мясной гниющий смрад...

Я дергаюсь и просыпаюсь.

Возле двери с той стороны стоит Белобрысый.

– Что, кошмары мучают? – неожиданно сочувственно спрашивает он. – Бывает. После того, что ты натворил, и должны кошмары мучить. Так что не удивляйся.

А я и не удивляюсь.

Белобрысый открывает дверь и входит. В руках у него поднос, он ставит его на стол, пододвигает мне миску с какими-то бобами в томатном соусе. Я секунду думаю, потом запускаю в миску ложку и начинаю хлебать. Бобы ничего, вкусные. И наверняка очень полезные. Белобрысый смотрит на меня. Потом включает телевизор.

– Смотри-ка. – Белобрысый переключает каналы. – Это все из-за тебя. Целая передача.

Передача была не из приятных. Телекамера снимала антисобачью демонстрацию. Народу было немного, человек, наверное, двадцать. В основном женщины, мужчин мало.

Впереди шагал здоровенный дядька в кожаной куртке. Этот дядька тащил на поводке испуганную упирающуюся собачку, такую же, как Бакс. Только там, у них была сука. Не знаю, что они с этой собакой собирались делать и в чем она провинилась, может, тяпнула этого здоровяка за ляжку, не знаю. Но вся эта компания была настроена весьма решительно – лица озлобленные, у многих плакатики в виде дорожных знаков: собачья голова, перечеркнутая красной полосой. А у некоторых были даже транспаранты с надписями «Остановим собак-убийц». И фотографии каких-то детей. А у одной женщины в рыжей куртке в руке была табличка. На одной стороне было нарисовано число «594», а на другой «загрызенных в год». Где она нашла столько загрызенных в год, не знаю. Скорее всего она эту цифру просто выдумала. И эта тетка поворачивала свою табличку то так, то сяк, и эти надписи упрямо скакали у меня перед глазами.

То и дело кто-нибудь выскакивал из этой толпы и пинал собачку ногой или лупил палкой. Псина была так напугана, что даже не огрызалась, только взвизгивала при каждом тычке. Вся эта куча людей тащилась чуть ли не по главной улице незнакомого мне города и явно собиралась добраться до его центра, как вдруг наперерез им вышла точно такая же с виду толпа. Такие же женщины, мужчины и немного детей. Судя по тем плакатам, которыми вооружился этот народ, это были зеленые, защитники собак и животных вообще. Плакаты были такие же неоригинальные. Добрые собачьи морды с печальными глазами, надписи «Остановим убийц!» и «Вы же люди!». Многие несли плюшевых собак.

Демонстрации остановились друг напротив друга и принялись скандировать каждая свое. Из-за поднявшегося шума разобрать что-то конкретное было сложно. Но они старались, от души старались. Между ними на свободном асфальтовом пространстве металась обезумевшая от всего происходящего псина породы Бакса. Мужик удерживал ее с большим трудом, хотя собака была не из крупных, видимо, не очень хорошей линии. Вдруг кто-то выскочил из толпы с бутылкой...

Белобрысый взял пульт и принялся листать каналы. Он спустился до первого, потом стал двигаться назад, когда на экране снова возникли демонстрации, Белобрысый остановился.

– Жалко, – сказал он. – Самое интересное пропустили.

Ситуация на экране изменилась, демонстрации слились друг с другом, и теперь собаколюбы и собаконенавистники, смешавшись, стояли кольцом, в центре которого что-то дымилось. Они смотрели на черный дымящийся комок. Никто не расходился. На этом трансляция прекратилась, и ведущий задал зрителям тупейший вопрос: «Что делать? Что делать со взбесившимися животными?»

Я отвернулся от экрана и занялся тем, чем я занимался все последнее время. Я стал вспоминать.

Белобрысый постоял еще минуту, похмыкал и вышел.

В тот день я испугался. В тот день я серьезно задумался.

Была суббота. С утра Па и Ма уехали за покупками. У Селедки был выходной. В доме оставались Ли, Римма и я. Бакс еще. Ли приставала ко мне и звала играть в прятки. Мне не хотелось. Я еще помнил, как смотрела на меня, стоя под деревом, Римма, и настроение играть во что-либо улетучивалось. Бакс же был не против поиграть, но он права голоса не имел как существо неполноценное и глупое.