Возрождение - Паттерсон Джеймс. Страница 7

Наконец я почувствовала, как мотоцикл тормозит, замедляется и через несколько метров застывает как вкопанный. Неохотно открываю глаза:

— Где мы?

Дилан слезает и держит мотоцикл, пока я с него не спрыгнула. Мы на шоссе, которое тянется вдоль побережья. По одну сторону океан, а по другую — отвесные скалы. Серо-синюю воду корежат ветер и волны, а температура упала градусов на пять. Чайки кружат и кричат над волнами, и мне хочется быть там, рядом с ними.

Пододвинулась к перилам, готовая прыгнуть.

— Макс, подожди.

Внезапно улыбка с лица Дилана исчезает. Он помрачнел, и глаза у него потемнели. На мгновение мне показалось, что он почувствовал, разглядел опасность, готовую вот-вот обрушиться на нас со скалы. Потому что у Дилана не глаза, а два Хаббл телескопа. [3] Его способность видеть все за тридевять земель, чуть не в космосе, — один из маленьких подарков, которыми наградил его безумный создатель-генетик, клонировавший его с какого-то погибшего парня.

— Я недавно здесь пролетал и нашел это место. Ближе к облакам, чем здесь, я нигде на земле не был. И еще… — Голос у него дрогнул. — Я здесь к… Ангелу ближе.

От неожиданности я отшатнулась. Ангел, наша младшенькая. Моя маленькая птаха. На меня нахлынули воспоминания: Ангел ласково гладит Тотала. Ее нежное личико в ореоле белокурых волос. Ее не по-детски серьезные, всепонимающие глаза. Ангел, которую я всегда так любила. А потом… Потом она исчезла в облаке поднятой взрывом пыли. При мысли о взрыве в Париже я содрогнулась.

— Не надо об этом, Дилан.

Он грустно улыбнулся и повел рукой на бескрайний океан, на скалы над нашими головами. Мы одни. Вокруг ни души. Только вода, камни и небо. И мое от горя рвущееся на части сердце.

— Макс, нельзя притворяться, что ее никогда с нами не было.

Внутри меня кто-то словно нажал мою главную кнопку защиты — кнопку ярости и гнева. Я уже готова закричать на него, но он мягко, настойчиво продолжает:

— Нельзя продолжать делать вид, что она никогда не умирала.

Я охнула. Он как будто кинжалом ударил мне в самое сердце. «Все будет хорошо, Макс, все будет хорошо. — Это были последние слова, которые сказала мне Ангел. — Я всегда буду с тобой». Но на самом-то деле все плохо. И ее со мной нет и больше никогда не будет.

— Заткнись, — прохрипела я.

Дилан положил мне руку на плечо. Я отталкиваю его, стараясь вырваться. Но он только сильнее меня держит, только крепче обнимает.

— Нам всем ее нехватает, — шепчет он мне, — нам всегда будет ее нехватать.

И тут меня оглушил дикий, безумный вопль. Я даже не сразу поняла, что это мой собственный голос. Не сразу поняла, что обеими руками сжимаю рубашку Дилана, что прижимаюсь лицом к его груди и отчаянно рыдаю. А он гладит мне лицо и волосы и снова и снова повторяет:

— Я понимаю. Я все знаю. Ты поплачь, поплачь. Мы здесь одни. Тебя никто не увидит и не услышит. Поплачь здесь вволю. Может, легче станет.

Я почти никогда не плачу. За долгие годы я давно приучилась держать эмоции под контролем. Но сейчас во мне словно плотину прорвало. И я реву и реву, пока не заболели наконец от слез глаза и горло. И пока не промокла до нитки рубашка Дилана.

Нет больше моей девочки. Мы пережили с ней и любовь, и предательства, пережили гнев и прощение. И, когда к нам снова вернулась любовь, она ушла от меня. Навсегда. Спасая тысячи людей, она принесла себя в жертву. Больше она никогда-никогда не вернется назад.

И до сих пор я отказывалась в это поверить.

10

Постепенно мои рыдания стихают и всхлипывания становятся все реже и реже. Мне надо оплакать Ангела. И многое, многое другое. Меня покинули моя мама и сводная сестра. И тот, кто называл себя моим отцом. И парень, с которым, казалось, нас навсегда связывало родство душ.

Потому-то я и дала себе волю, потому-то и вывернули меня наизнанку мои слезы. И теперь внутри меня ничего не осталось. Пустота. И все мое горе, всю мою боль я вылила на Дилана.

Я неуклюже от него отодвинулась. При мысли о моем унижении мне становится дурно. Он теперь эти слезы будет мне всю жизнь вспоминать. Истерикой моей попрекать, мол, помнишь, как ты белугой ревела. Больше всего мне хочется сейчас убежать, забраться с головой под одеяло, чтобы никто меня никогда больше не трогал.

Но Дилан по-прежнему смотрит на мое распухшее от слез лицо:

— Помнишь, как Ангел того парнишку из огня в отеле вытащила?

Еще бы мне об этом не помнить. Я как сейчас вижу ее победоносно сияющее чумазое личико. Вижу, как она изо всех сил прижимает к себе мальчонку, как заботливо прикрывает его своими посеревшими от гари крыльями. Моя Ангел, восставшая тогда из пепла.

Я шмыгнула носом.

— Давай пока больше о ней не будем.

Дилан кивает. С минуту он молчит, глядя на океан. В лучах предзакатного солнца его волосы больше не кажутся золотыми.

— Я не знаю, что мне делать с этим горем, — тяжко вздыхает он.

Я удивленно поднимаю на него глаза. Как это он так может все напрямую высказать?

— Почему же ты тогда говоришь об этом? — Я так вымотана, что у меня даже нет сил на него сердиться.

— Я просто не знаю, что еще можно сделать. Внутри меня как узлом все связали. Вот я и думаю, если об этом вслух сказать, может, тогда полегчает? И еще… Я не хочу Ангела… забывать. Я все время боюсь, что если мы о ней не говорим, значит, ее вроде как и не существовало.

Я его понимаю. У меня тоже внутри ком. И он все растет и растет.

— Макс, я никого не знаю, кто бы сильнее тебя был, — говорит вдруг Дилан.

Я мычу и кусаю ногти. Тоже мне, нашел силачку. Я вообще в похвалы обычно не верю. И чем они искреннее, тем больше меня удивляют.

— Честно. Я учусь быть сильным, даже когда просто смотрю на тебя. — Он положил руки мне на плечи. — Но никто не может быть сильным все время. Это я точно знаю. Вот я тебе и хотел сказать, если ты больше не можешь, если тебе когда-нибудь надо стать слабой, ты знай, я за нас двоих сильным буду. По крайней мере, на время.

И он смущенно улыбнулся. Он смотрит мне в глаза с таким доверием, с такой прямотой и надеждой, что я не выдерживаю и отворачиваюсь к океану. Волны внизу разбиваются об утесы, и в воздухе стоит холодная мелкая водяная пыль. Меня начинает знобить.

Пока Клык был рядом, я точно знала: он в нужную минуту всегда мне плечо подставит. Пока он был рядом… Ему никогда не нужно было об этом говорить. А с Диланом все по-другому. У него вечно душа нараспашку. Ни от кого он ничего не скрывает. Самые свои уязвимые места, и те вечно на всеобщее обозрение выставит. И от его честности да прямоты постепенно рушатся все мои годами выстраиваемые защитные бастионы сарказма.

А без них мне и страшно, и неловко.

— Полетели, что ли?

У него в глазах загораются смешливые огоньки. Он прячет ключ зажигания под седло мотоцикла, берет меня за руку и вспрыгивает на парапет.

Я набираю полные легкие воздуха, и мы взлетаем.

11

Внезапно солнце закрыли тяжелые темные облака. Кажется, на всей земле, кроме нас с Диланом, нет ни одной живой души. Крылья поднимают нас все выше и выше, до тех пор пока машины на шоссе не превращаются в крошечных серебристых жуков.

Мы парим в воздухе, ныряем вместе с чайками вниз, туда, где у поверхности воды косяками ходит рыба. Воздух снова наполняет мне грудь. Сердце стучит с новой силой. На руки мне оседает холодная соленая морось, и я снова чувствую себя легкой и живой. Будто с плеч у меня свалился тяжелый груз.

Это Дилан. Не могу не признать, он все-таки здорово мне иногда помогает.

— Что? — перекрикивает он ветер.

— Что, что?

— Ты чего улыбаешься?

Я трясу головой:

— Не знаю. Так просто.

— Знаешь, Макс… — Он опять замолчал.

Описав широкую дугу, мы поворачиваем к дому.

Я вопросительно смотрю на него.