Ветер влюбленных - Габова Елена Васильевна. Страница 6

Ушел! Я его вспугнула! Зачем я задала этот вопрос? Идиотка!

Чайник вскипел. Ни для кого.

Я вернулась в комнату. Закладка аккуратно лежала на столе. Ее вежливо подняли с пола. Я опустилась на стул, схватила эту закладку и снова прижала ко лбу. Хоть какая-то прохлада. Она нагрелась мгновенно. Я положила руки на стол, крепко сцепив ладони. Закладка валялась рядом. У меня отличное зрение. Сверху на закладке, которая изображала какую-то фарфоровую фигурку из Эрмитажа, я увидела меленькие буквы. Почерк у Лёвы покрупнее. И все-таки это писал он. Просто свободного места на закладке не хватало, и он написал мелкими буковками, чтобы вся фраза поместилась.

Я закусила губу и сжала кулаки. Потом отчаянно застучала ими по столу. Закладка снова слетела на пол. Я ее подняла, поцеловала слова. Буквы. Которые написал он, его рука с длинными музыкальными пальцами. Черт! Зачем я ушла? Зачем мне был нужен этот чай?

Мне он не нужен! Хотела Льва угостить!

Нет! Я просто сбежала! Я призналась ему в любви и позорно сбежала в кухню! Струсила!

Я взяла Бродского, которого не стал читать Лёва. Не понравился? Может быть. А может, просто настроения не было, не всегда хочется стихи читать, это точно так же, как не всегда же хочется петь. Или музыку слушать. Я раскрыла томик и прочла первое, что попалось на глаза:

Нет! Нет! Неужели это так? Если это так, я просто не переживу!

Не хочу разлуки. Никакой. Хотя вроде бы она невозможна, наши квартиры рядом. Но оказывается, несмотря на то что мы живем дверь к двери, разлука может быть вечной.

Я набралась храбрости и послала ему эсэмэску.

Я знала, что он не придет. Но пошла в кухню и все же налила ему чаю в самую красивую чашку.

Он не пришел. Не пришел, не ответил. Я проверяла свой телефон раз сто до сна. Пусто. Пусто от Лёвы. Пустота во всем без него.

Я не находила себе места. Понял ли Лёва, что я люблю его? А разве он мог это понять? В вопросе «может, такой, как ты?» намек есть, но нет прямого признания. Я же не спросила: «Может, ТЫ достоин меня?» Я спросила: «А может, такой, как ты?» И где здесь признание, где?

Теперь меня стало мучить сознание того, что я НЕ призналась ему, что недостаточно дала понять, что люблю его.

Почему так устроен человек? Почему он все время сомневается? С одной стороны, я хочу, чтобы он узнал – люблю его! Его и только его! С другой стороны, этого не хочу. Я боюсь! Почему-то боюсь!

А вот почему: я боюсь, что не получу ответа. Что я ему совершенно безразлична. Боюсь этого, боюсь… Какая-то я стала трусливая. И еще несчастливая. Сначала безответно любила Кислицина. Теперь без ответа – Лёву.

Может, у меня такая судьба – любить тех, кто меня не любит?

Захар пришел в школу с елочной лапкой в кармане. Да, такая маленькая лапка, три елочных пальчика. Отломил от большой ветки где-то по дороге. На истории двинул по парте в мою сторону.

– Нашел, – коротко бросил. – Тебе, колючке.

– Спасибо, – прошептала я.

Я понюхала ее, потерла хвоинки пальцами. И потом держала их у носа, а когда запах пропадал, брала хвойную веточку и снова мяла в руке. Пахло Новым годом. Чем-то обещающим. Чем-то новым. К нашему столу подошел Порфирий Петрович и протянул руку с раскрытой ладонью в мою сторону. Вздохнув, я положила в нее еловую веточку.

– Не плачь, я тебе другую найду, – прошептал Захар.

Я усмехнулась. Странные какие-то учителя. Чем я мешала историку? Тем, что нюхала ветку?

Елки носили по всему городу. Искусственные – в больших коробках, настоящие – связанными, как лесных пленниц. Да они и есть пленницы. Пленницы, которых везут умирать. Сначала вокруг них попляшут, похлопают в ладоши, похороводят, может, выпьют шампанского под тихий душистый запах, поцелуются, признаются в любви… а рядом будет увядать настоящая живая пленница. Елочка. Вот она, наша жизнь. Счастье рядом с несчастьем. Жизнь рядом со смертью. Туман в сознании елки, а потом – свалка. Все. Выросла как смогла, расцвела, как сумела… прощай. И даже прощай никто не скажет, а скажет: фу, как намусорила… теперь подметай за ней пол. Вот и вся наша людская благодарность. Я уже года три назад уговорила родителей не покупать настоящих елок. У нас искусственная, которую собирает папа тридцатого декабря. Украшаем я или мама или вдвоем, вешаем мандарины, которые я пожираю во время зимних каникул, а потом елка снова отправляется в коробку. И все довольны.

На городской площади установили большую ель, начали всверливать в ствол другие ветки, чтобы дерево получилось стройным. Зачем так делать? Ну и что, что елка немного кривобокая. Украшать, делать красивой, чтобы через месяц распилить ее и вывезти на помойку. Извращение. Почему елкам нельзя быть кривобокими? Сочувствую тебе, елочка!

Перед самым Новым годом наш класс погнали в филармонию на концерт студентов музыкального колледжа. Наверное, приучали студентов к полным залам и несмолкающим овациям. Мы проходили по площади Макарова мимо елки, которая с каждым часом становилась роскошней. Рядом с ней рабочие выпиливали из прозрачных кусков льда сказочные фигуры. Каким-то образом в них поместят разноцветные лампочки, и фигуры будут светиться изнутри. Это очень, очень красиво! Я люблю наш город в Новый год. В нем тогда так все сказочно, так душевно. И так тепло, несмотря на то что зима.

В филармонию я летела, надеясь, что там выступит Лёва. Хотя надежда была небольшой, ведь Лёва всего-навсего первокурсник. А многие одноклассники шли нехотя, просто еле-еле плелись. Полкласса просто слиняли, пользуясь тем, что громадная елка скроет их бегство своей широкой юбкой. Многих и правда скрыла, сбежали! А кто хотел сбежать и не сумел (учителя перехватили), тот демонстративно сидел в зале с наушниками и слушал свою какую-то музыку и прикрывал глаза, чтобы не видеть вышедших из моды скрипок, флейт, фортепьяно. Может, кто-то вообще спал.

Мои надежды оправдались! Сначала звучали скрипки, флейты, клавесины, и вдруг объявили нашего Лёвика. Мы громко захлопали. Все-таки Лёву наш класс принял в свой коллектив, в основном ребята к нему хорошо относились. Но только не Кислицин. Когда Лёвка вышел на сцену, Захар, долговязый, как цапля, поднялся с крайнего места в ряду, где сидел наш класс, и демонстративно удалился. Хорошо, что Лёва этого не видел, он сидел за роялем, перелистывая ноты. А я сразу вся в слух превратилась. Один раз столкнулась взглядом с Валей Агеевой. Вообще все одноклассницы смотрели на меня, наблюдая за моей реакцией. Все же знали, что я с Лёвой дружила, а потом он вдруг раз – перешел в параллельный класс. Из-за меня – ходила легенда. Да и не легенда это была, а самая настоящая правда. А потом Лёва вообще из школы ушел, это тоже быстро узнали и причину тоже свалили на меня. Ну и ладно, я к этому привыкла. Привыкла к тому, что со мной связывают все на свете плохое. А что было делать?

Когда Лёва вышел на сцену, я перестала что-либо вокруг себя замечать. Я никого не видела, да пусть себе смотрят, я была одни большие уши. Я не помнила, что он играл, я не услышала, что объявила элегантная ведущая в длинной, до полу, блестящей юбке, для меня это неважно. Музыка была искристая, как шампанское, как бенгальские огни, как свечи на елке. Словом, темпераментная! Я так гордилась, что Лёва играет такую классную музыку и что он так хорошо ее играет, что просто чудо! Когда он встал, чтобы раскланяться, я тоже встала. Пусть он меня увидит! И хлопала, подняв руки над головой. И один раз крикнула:

– Браво!

Не знаю, увидел-услышал или нет Лёва, но глазастая Аня Водонаева, конечно же, все усекла и сказала, подождав меня у входа после концерта: