Моя тетушка — ведьма - Джонс Диана Уинн. Страница 13

Дверь была совсем гладкая. И немножко другого оттенка, чем остальная машина. Стекло было опущено, за рулем сидела блондинка и увлеченно красилась, глядя в зеркальце в пудренице. Сзади я ее не увидела: спинки кресел у машины были очень высокие, будто надгробия, — опять же совсем как в нашей. У блондинки были надутые губки и ухоженные крашеные волосы. И вообще я именно так представляла себе Верену Бланд, с которой сбежал папа, поэтому в голову мне закрались самые жуткие подозрения. Сердце у меня забухало еще сильнее, и я подошла поближе — то есть попыталась. Но оказалось, что я стою согнувшись и опираюсь руками о коленки — ужасно глупо. А если еще и идти в такой позе, получается еще глупее. Тут я вспомнила, как шпионки следят за людьми в пудреницы и зеркала заднего вида. Я подумала — она же следит за мной в это зеркальце!

От страха, что она заподозрит, о чем я заподозрила, я даже выпрямилась. Подошла прямо к окну машины и сказала:

— Прошу прощения, мисс.

Когда я говорила, то пыталась принюхаться, чем пахнет в машине, — морской водой или как раньше, — но в нос мне ударило только блондинкиными духами. Она вздрогнула и обернулась.

— Да? — спросила она удивленно и настороженно.

Я понятия не имела, что мне ей сказать, но тут поймала себя на том, что спрашиваю — этак мило и застенчиво:

— Скажите, пожалуйста, мисс, вы купили эти чудесные духи вот в этом парфюмерном магазине?

Даже и не знала, что я такая находчивая.

Она солнечно улыбнулась и помотала головой.

— Они с Бонд-стрит, из Лондона. Очень дорогие. Тебе это не по карману, деточка.

— Я из Лондона, — сказала я. — А вы здесь живете, мисс? — Я практически сюсюкала. Наверное, она решила, что у меня совсем нет мозгов. — Вы такая красавица. Как вас зовут?

Ей понравилось, что я считаю ее красавицей. Она вся изогнулась от удовольствия и сладенько заулыбалась.

— Меня зовут Зенобия Бейли, — сказала она. — Я живу здесь, и мне пора домой.

И она завела машину и укатила по улице.

Я хотела умильно помахать ей на прощанье, но передумала. Опять все обернулось смертной скукой, как приют. Это не наша машина. Блондинка не Верена Бланд. А с другого конца улицы бежала мама с кошачьим кормом и новой юбкой и кричала:

— Мидж, ну ты даешь! Нельзя же бросать свои вещи где попало! Что ты тут делаешь?

— Дурака валяю, — отозвалась я.

И все равно я до сих пор думаю, что это наша машина. Не могу отвязаться от этой мысли. Крис говорит, даже если она наша — а он так не считает, — наверняка всему есть рациональное объяснение. Страховая компания списала ее и продала на лом, а на свалке обнаружили, что она на ходу, починили и продали Зенобии. Почему тогда номер поменяли? Потому что это больше не наша машина? Ай, ладно…

И вообще у Криса плохое настроение. Зря мы оставили его с тетушкой Марией и всеми миссис Ктототам. Он опять Сказал Что-то Ужасное. А что именно, никто не объясняет. Тетушка Мария только твердит: «Я так обижена, мне так стыдно. Но я его, конечно, прощаю». Потом мягко добавляет: «Я буду молиться за тебя, Кристофер». Прекрасный способ разозлить Криса. Он бесится, когда его имя перевирают, но еще больше бесится, когда приходится объяснять, что на самом деле его зовут Кристиан. Если он пытается это сделать, ему приходится в полный голос орать: «КРИСТИАН!!!» — поскольку тетушка Мария тут же изображает глухую.

Маму с Крисом примерно наказали, и уже поздно вечером она вытянула из Криса, что он натворил. Похоже, среди прочих на чай пришла та чокнутая Зоя Грин. И все остальные стали шепотом предупреждать Криса, чтобы он был особенно добр к ней из-за ее сына.

— Я всего-навсего спросил, что стряслось с ее сыном, — невинно сказал Крис.

— Правда? — подняла бровь мама. — Знаю я тебя, Крис. Прямо слышу, как ты это говоришь: «А что такого случилось с ее сыном? Умер? Сидит в тюрьме за убийство? Может, он сексуальный маньяк?» Все громче, громче, и в конце концов тебя слышно, наверно, аж в городском совете. И еще я вижу, с каким лицом ты это говоришь. Больше так не делай.

Мама попала в точку. Крис покраснел и забормотал:

— Ну да, вроде того — а иначе почему у нее шарики за ролики заехали?

С тех пор мама то и дело объявляет, что Крису нужен свежий воздух. Она отправляет его на улицу с самого утра, стоит ей заметить, что он оказался в комнате наедине с тетушкой Марией. Она отправляет его на улицу днем, едва только начинают подтягиваться миссис Ктототам. Крис не против. А я — да. Мне-то приходится быть «милой маленькой Наоми» и слушать жалобы миссис Ктототам на то, как Крис огорчает бедненькую тетушку Марию.

— Ты же знаешь, какая она ранимая, — говорят они. — А вдруг она заболеет на нервной почве?

Все, кроме Элейн. Элейн прямо и откровенно заявила:

— Говорила я тебе — приструни своего братца. Не то хуже будет.

Я заступилась за Криса — сказала, он, мол, плохо понимает старушек.

Элейн впилась в меня своими фанатичными глазами угрюмо-преугрюмо.

— Ничего подобного, прекрасно понимает, — сказала она. — Он знает, что делает. И у него ничего не выйдет. Только не здесь. И только не сейчас. — А потом добавила — бросила через плечо своего черного макинтоша, маршируя за дверь: — Жаль. Он мне, знаешь ли, нравится.

Самое забавное — Элейн все правильно говорит. Думаю, Крис ей действительно нравится, и думаю, он действительно что-то затеял. Кто тут ничего не понимает — так это я. Это я выяснила, когда утром пошла повидать мисс Фелпс. Я пошла с Крисом, поскольку маме до смерти надоело мое нытье, что все самое интересное достается ему.

— Интересно тебе не будет, — сказала мама. — Она несчастная старая женщина, а твое дело — выяснить, чем мы можем ей помочь. Кроме того, не давай Крису грубить — если удастся, хотя это, по-моему, все равно что просить тебя отгрести море веником.

Вот мы с Крисом и двинулись через улицу к номеру двенадцать. Когда мы постучали в дверь, кружевные занавески на окнах дернулись, словно от испуга. Мы проторчали у двери целую вечность и уже собрались уходить ни с чем. Когда мисс Фелпс все-таки открыла нам, мы вылупились на нее.

— А-а, здравствуйте. Крис и Мидж, надо думать, — сказала она.

На вид она самая настоящая гномиха. Крошечная, гораздо ниже меня, и к тому же горбатая. Глаза у нее словно бы вырезаны в лице сикось-накось, а очки, которые она носит, словно бы сикось-накось приделаны к глазам. Сразу видно, что она еле ходит. Держится за все подряд, шаркает. Зато с мозгами все просто отлично. Она резкая, прямая и… лучше всего, наверное, сказать, что люди и предметы интересуют ее сами по себе. Она ни от кого ничего не требует. Вы себе не представляете, какая это отдушина после тетушки Марии.

Все это непостижимым образом стало ясно только по тому, как мисс Фелпс сказала «Здравствуйте». Крис перестал изображать вековечного страдальца и уставился на нее сверху вниз с тем же интересом, с каким она смотрела на нас.

— Мама послала нас узнать, не нужно ли вам чего, — сказал он.

— Очень любезно с ее стороны, — ответила мисс Фелпс. — Нет, пожалуй, особых неотложных нужд у меня нет, разве что хотелось бы ноги получше. Может быть, зайдете? В местах вроде Кренбери слухи разносятся быстро, и я о вас наслышана.

Немного смутившись, мы вошли в длинный коридор. Откуда-то доносился дичайший шум. Сначала «тум», потом «бубух», потом кто-то завопил отчаянным голосом: «А-а-а-а!», будто его убивают. Сначала я здорово испугалась, но потом вспомнила — на свете есть такая штука, как телевизоры. Я уже столько дней прожила без телика, что забыла, какие звуки из них доносятся. И подумала: «Вот здорово! Наконец-то мы попали в нормальный дом!»

— По коридору, потом в дверь направо, — сказала мисс Фелпс. И, шаркая за нами, пояснила: — Я хожу довольно медленно, потому что иногда почему-то падаю. Врач не понимает, в чем дело. Называет это «нырками».